Лимонный стол (сборник) - стр. 12
Она ответила веселой улыбкой – чтобы кто-то состоял в браке колоссальную протяженность времени, равную ее собственной жизни!
– Старшая, разумеется, покинула родительский дом, – сказал он. – Но Дженни все еще с нами.
– Как хорошо, – сказала Келли, но он видел, что ей все надоело. И особенно он. Еще один старый хрыч с редеющими волосами, которые скоро ему придется зачесывать более тщательно. Дайте мне Майами, и поскорее!
Он боялся секса. Вот в чем правда. Для чего он? Собственно говоря, теперь он уже этого не понимал. Получал удовольствие, когда это случалось. И полагал, что в грядущие годы секса будет становиться все меньше и меньше, пока он вовсе не исчезнет. Но боялся он не из-за этого. И без всякой связи с оглушающей детализацией, с какой об этом писалось в журналах. В дни его молодости у них имелась собственная оглушающая детализация. Все казалось абсолютно ясным и дерзновенным, когда он вставал в ванне и Элли забирала его в рот. Все это было самоочевидным и императивным в своей истинности. А теперь у него появились сомнения, а не всегда ли он тут заблуждался? Он не знал, для чего существует секс. И не думал, что кто-либо другой знает, но ситуации это не улучшало. Ему хотелось завыть в зеркало и смотреть, как он воет в ответ.
Бедро Келли прижалось к его бицепсу, и не внешней, а внутренней стороной. По меньшей мере он знает ответ на один из своих детских вопросов: да, волосы в паху безусловно седеют.
Вопрос о чаевых его не тревожил. У него с собою двадцатифунтовая бумажка. Семнадцать за стрижку, один девочке, которая вымыла его волосы, и два – Келли. Ну и на случай, если цена повысилась, он не забывал захватить дополнительный фунт. Такой уж он, стало ему ясно. Человек с фунтом поддержки в кармане.
Келли закончила стрижку и стояла прямо позади него. Ее груди возникли по сторонам его головы. Она зажала волосы полубачков между большими и указательными пальцами, затем отвела глаза. Ее прием. Она как-то объяснила ему, что все лица чуть перекошены, и если судить на глазок, можно допустить ошибку. А она измеряет на ощупь, отворачиваясь в направлении кассы и улицы. В направлении Майами.
Убедившись, что все в порядке, она протянула руку за феном и нажимом пальца создала взбитость, которой полагалось сохраниться до ночи. Теперь она все делала автоматически, вероятно прикидывая, не выкроится ли у нее время покурить снаружи, перед тем как ей подставят следующую влажную голову. Поэтому она всякий раз забывала и брала ручное зеркало.
Несколько лет назад он решился на дерзкую выходку. На мятеж против тирании чертова зеркала. Посещения цирюлен, парикмахерских и «Гнезд стрижей». Он всегда покорно соглашался, узнавал ли он свой затылок или нет. Он улыбался и кивал, и следил за тем, чтобы кивок, воспроизведенный наклоненным стеклом, облекался в слова: «Очень мило» или «Много аккуратнее», или «Благодарю вас». Если бы ему на затылке выстригли свастику, он скорее всего высказал бы свое одобрение. Затем в один прекрасный день он подумал: «Нет, я не хочу видеть затылок. Если спереди все в порядке, то, значит, и с затылком тоже. Это ведь не зазнайство, верно?» Он несколько гордился своей инициативой. Естественно, Келли всякий раз забывала, но это ничего не значило. Собственно говоря, и к лучшему: таким образом его робкая победа повторялась каждый раз заново. Теперь, когда она направилась к нему, мысленно в Майами, небрежно помахивая зеркалом, он поднял ладонь, выдал свою отработанную снисходительную улыбку и сказал: