Лицо удачи - стр. 20
«Дрянная баба, – подумала Трифонова. – Могла бы предложить на раскладушке в кухне ночевать за деньги, пока что-нибудь не найду. Все делают как себе удобно, а другие пусть сдохнут и сами всегда будут в своей гибели виноваты».
Катя растерянно застыла посреди комнаты. Простонала: «Не могу я больше». И снова повлеклась в кухню, неприязненно думая, что это мотание туда-сюда не является ни жизнью, ни смертью, но гробит минуты, часы, дни. Пошарила рукой в дальнем углу навесного шкафчика, вынула стограммовую плоскую бутылочку с коньяком. Дешевка, конечно, но изображение медалей на черной этикетке несколько успокаивало. Катя перелила коньяк в стакан, намереваясь выпить залпом, но и глотка сделать не успела: от своеобразного запаха лоб покрылся испариной, а внутренности едва не вывернуло наизнанку. Трифонова отчаянно дышала ртом, пока спазмы не прекратились. Быстро выплеснула пойло в раковину, ополоснула стакан. Воду оставила течь, чтобы смыла все до последней капли. Завинтила крышку на миниатюрной баклажке. С размаху швырнула бутылочку в мусорное ведро. И принялась за Анну Юльевну Клунину:
– Ох, доктор, доктор… Ведьма настоящая. Отвадила навсегда от спиртного, да? А как мне теперь спасаться, когда невмоготу? Как избавляться от этого проклятущего страха? Я уже полгода не сплю. Мне бы только напиться, забыться и выспаться. Один раз, разок, разик…
После смерти Андрея Валерьяновича Голубева Катя начала прикладываться к бутылкам. Анна Юльевна заметила и прикрикнула: «Не смей!» Трифонова, считавшая, что после пережитого имеет право на все, могла бы ее не услышать. Подействовали тогда не слова, а взгляд и тон Клуниной. Будь они осуждающими или грозными, Катю, которая уже вовсю начала заигрывать с алкоголем, не проняло бы так. Но доктор смотрела и говорила брезгливо. Не презрительно, не свысока. Не гадливо. А именно брезгливо, когда люди все еще рядом, бок о бок, но один другому уже отвратителен.
То ощущение Катя до сих пор испытывала в ночных кошмарах. Абсолютная уверенность, что доктор сейчас развернется и уйдет, а ее медсестра навсегда останется одна на целом свете. Потому что неизбежно кинется к другим, и они тоже брезгливо скривятся и заспешат прочь. И винить будет некого, кроме себя. Ей самой были противны нажравшиеся в хлам девчонки из общаги, то канючившие, чтобы их жалели, то агрессивно бросавшиеся на тех, кто жалел. Любая думала, что остальным нужно воздержаться. И только у нее по-настоящему убийственные обстоятельства, только ей не можно, а нужно, чтобы не сдохнуть, и простительно. Катя тогда взяла себя в руки. А сейчас упрямо бросила в стенку: