Лицо порока. Роман-истерика - стр. 13

Я в недоумении пожал плечами:

– Никогда не слыхал о таком.

– Так впредь знай! И другим скажи.

Какое-то время мы молча хлебали чай. Затем, порывшись в своей сумке, я достал и выставил на стол бутылку водки и кое-какую закуску.

– Не принято у нас ходить в гости с пустыми руками, – ухмыльнулся я виновато.

Старик оживился, заулыбался:

– Выпить люблю. Тем более буду рад с гостем. Бутылочка, кстати, и у меня имеется.

Подхватившись, Устин исчез в кухне. Появился через минуту с чистыми стаканами и большой тарелкой. На ней громоздились соления, куски отварного мяса, белый и черный хлеб.

Я наполнил стаканы.

– Будем знакомы! – старик бережно взял свою посудину и, приподняв, спросил: – А зовут-то тебя как?

– Иваном кличут.

Проворно отерев рот ладонью, Устин быстро выпил водку и потянулся к хлебу. Взял ломоть, пожевал.

– У меня к вам вот какой интерес, – начал я осторожно. – Говорят, вы – необыкновенный человек. В автобусе, например, мне рассказали, что за эти дни, благодаря вашей помощи, поднялся с постели не один больной. Я работаю в газете, вот и хочу об этом написать.

Старик слушал, дружелюбно растянув губы. Потом подхватил бутылку, и стаканы опять наполнились.

– Я шаман, сынок! – церемонно возвестил он. – Хотя мои родители приняли вашу веру. Да и я крещенный. Но это не мешает мне быть шаманом. Скажешь, грех?

Некоторое время я мысленно взвешивал свой ответ.

– Не знаю, – в конце концов, нехотя обронил я. – Православие, вроде, не терпит идолопоклонства…

– Причем здесь идолопоклонство? – сухо возразил Устин. – Шаман никому, кроме Бога, не поклоняется и не служит! А Бог у всех один.

– Что ж, звучит вполне разумно, – машинально одобрил я ход его рассуждений, переживая кусочек квашеного яблока.

– Я служу добру! – нравоучительным тоном изрек старик, изучающе вглядываясь в мое лицо. Потом умолк, смежил припухшие веки. Но вскоре глубоко вздохнул и негромко продолжил: – Вот только добро и зло не всегда имеют четкие различия. Часто добро и зло как бы едины.

– Едины? – озадаченно переспросил я, не понимая, к чему он клонит. – Разве такое может быть?

Устин опять принялся за трубку.

– Ванятка! – его тон стал походить на лекторский. – Неизлечимо больной человек ужасно страдает. Дни его уже сочтены, но прожить их ему предстоит в адских муках. И врач, пожалев несчастного, умерщвляет его. Это добро или зло, как, по-твоему?

Я не знал, что ответить, и молча перевел взгляд на кошку, которая, перевернувшись на бочок, сладко потянулась и замурлыкала.

– Это, сынок, добро и зло одновременно. В данном случае у них один лик, – кустистые брови старца почти сошлись на переносице, глубокие борозды морщин на щеках и лбу проявились еще четче. Он размышлял вслух. – Зло потому, что совершено убийство, нарушена заповедь Божья. Добро потому, что человека избавили от страданий. А избавить от страданий – разве не благое дело?