Лежу на полу, вся в крови - стр. 23

Ну а что касается «обнимаю»… Ей это вообще было чуждо – как слово, так и действие. До недавнего времени – буквально пару лет назад – ее объятия были крайней редкостью. Когда же в одно воскресное утро я, робко откашлявшись, выдавила из себя, что не возражала бы, если она хоть изредка меня обнимала, мама удивленно оторвалась от газеты. Она принялась меня подробно расспрашивать – словно принимала заказ. Когда и где ей следует меня обнимать, интересовалась она. И сколько раз, есть ли у меня конкретные пожелания? Я смущенно пробормотала что-то типа: «Ну, может, когда я приезжаю и уезжаю», – конечно, если она не возражает. Например, на перроне? Так же вроде бы принято, когда люди давно не виделись или надолго расстаются… Мама задумчиво кивнула, не сводя с меня серо-зеленых глаз. Наконец она ответила, что считает это «разумной просьбой», и снова погрузилась в чтение.

После этого я регулярно получала заказанную порцию объятий – каждый раз одинаково неловких. Руки ее вечно оказывались не там, где надо, и были напряжены, лицо – или слишком далеко, или слишком близко. Но чаще далеко.

Кроме того, она явно не знала, как завершить объятие. Просто неожиданно отпускала меня, не глядя в глаза. Отворачивалась, безвольно опустив руки, и устремляла взгляд куда-то вдаль.

И вот именно этот момент, секунда, когда она отпускала меня, опустив руки… Никогда еще я не испытывала более леденящего одиночества. Оно будто продувало меня насквозь. И как же сложно было после этого сесть в поезд. Ноги прямо-таки врастали в перрон.

Нет, эти объятия никогда не давались ей, иногда я почти жалела, что вообще о них попросила. Но она ни разу о них не забыла.

Я поднялась с дивана. Еще раз набрала мамин номер. Продолжая слушать гудки, пересекла гостиную, направляясь в коридор. У самого порога паркет привычно заскрипел. Я остановилась перед пыльным зеркалом в коридоре. С некоторым отчаянием вгляделась в свое отражение, отметив, что отчаяние мне, в общем-то, к лицу. Вы только взгляните на этот печальный блеск глаз! А эта благородная бледность, оттеняющая робкий румянец скул? Может, мне стоит почаще впадать в отчаяние?

Да что это со мной?

Я хлестнула себя по щекам. Раз, два – две звонкие пощечины по тем самым румяным скулам. Щеки запылали, и я будто очнулась ото сна. Растерянно огляделась по сторонам. В большом пальце снова запульсировала кровь.

Да что это со мной?

А если с мамой что-то случилось? Действительно что-то стряслось. А я тут стою и… заигрываю со своим отчаянием.

Я еще раз позвонила. Пока в трубке раздавались гудки, я с удивлением обнаружила, что мой палец рассеянно выводит член на пыльном зеркале.