Летом сорок второго - стр. 21
На Октябрьской появился кавалерийский эскадрон. Улица была непроезжей, но эскадрон шел дерзко, напролом, как и положено коннице. Перепрыгивая плетни, кавалеристы проламывались через людские дворы, сады и огороды. Выскочив на Набережную, конники спешились и облепили два колодца. Пена с загнанных лошадей падала клочьями на дорогу. Форма на кавалеристах превратилась из зеленой в серую. Рты ввалились, губы потрескались. Не успело опустеть ведро, пущенное по кругу, как со стороны Подгорного снова послышался гул.
– Эскадрон! По коням! – прогремела команда. – Из Дона вволю напьемся!
Так же стремительно, как появилась, конница исчезла за плетнями и заборами. Заморенные лошади нашли силы на последний рывок к реке, к долгожданному водопою.
Не долетев до Белогорья, самолеты открыли бомболюки. Смертоносный груз посыпался на тех, кто застрял на подгоренском шляхе, на улицы Школьную, Коминтерна, Октябрьскую, Набережную, Зеленый переулок, на горсад и Дом Советов. Рвались грузовики с боеприпасами, в разы умножая ярость отступающих. Бензовозам хватало одного осколка в цистерну – они разносили все вокруг, выплескивая полыхающее топливо на обезумевших людей. Те метались, не зная, где укрыться от разящего металла и огня. Лошади, взбесившись, затаптывали раненых. Небо извергало огонь, над землей свистели осколки рвущихся в грузовиках боеприпасов, на земле пылал пролитый бензин.
Зажатые на лугу между горой и Доном беженцы были различимы из пилотных кабин и гибли под пулеметным огнем. Середина реки пестрела конскими и людскими головами, течение трепало длинные гривы, сбрасывало их на сторону, топило пропитанные потом пилотки. Многие, так и не успев утолить жажду, шли на дно. Мало кто добрался до левого берега.
Клокочущий, растревоженный муравейник: люди, словно тля, сползлись на пятно пролитого сиропа, и давить их теперь так же просто…
Об этом думал немецкий летчик над Белогорьем.
Бомбы рвались за селом, на шляхе. Семейство Журавлевых через боковую калитку в плетне стайкой юркнуло к соседке Кочаныхе, у которой был надежный погреб с пологим спуском, сложенным из меловых блоков. Первой в дверь подвала вошла мать с Галей на руках, за ней Антонина, несшая Зою, потом Тамара, обнимавшая Бориса. Пропуская семью, Виктор привязывал к дверной скобе веревку. Бомбы сокрушали улицы Белогорья, Виктор, торопясь, все никак не мог затянуть последний узел.
– Скорей, а то не успеешь! – кричала снизу мать.
Самолеты пронеслись над их домом, Виктор, схватив конец веревки, побежал вниз. Свист оборвался – бомбы ударились о землю. Волна сжатого воздуха захлопнула дверь, остаток пути Виктор проехал по ступеням на животе. Растянувшись на земляном полу, он с силой натянул веревку, чтобы новой волной не отворило дверь. Веревка дрожала и пела натянутой струной. Из стыков меж меловыми блоками на головы укрывшихся сыпалась затирка и глиняные шпаруны