Лето на Парк-авеню - стр. 31
Я могла это подтвердить. Хелен при любой возможности говорила мне и другим, что ей нравятся наши туфли, шарфы, укладки. Она сказала Бриджет, что у той хорошая осанка, и спросила Марго, как она отбеливает зубы. Она всегда умела сказать что-то такое, что будет греть тебя весь день.
– И она всегда готова признать свои несовершенства. Думаю, это ее способ уравнивать шансы. Лишать соперников бдительности. Присматривайся к ней, Элис – поймешь, о чем я говорю. Ей нравится признаваться, что она носит накладные ресницы или лифчик с поролоном.
Это было правдой. Я видела и эту сторону Хелен. Она беззастенчиво признавалась в своих маленьких хитростях. Она полагалась на них, как художник полагается на свои краски и кисти. Они были незаменимы для создания ее главного творения, которым, разумеется, являлась сама Хелен Гёрли Браун. Миллионы одиноких девушек пытались подражать ей, но настоящая Хелен была только одна.
– Возьми шарф и перчатки, – сказала Труди следующим утром, стоя на моем пороге и застегивая пальто под горло. – Солнце вышло, но еще морозно.
Труди предложила показать мне город, и я с благодарностью согласилась, ведь по большому счету я не видела Нью-Йорка, кроме среднего Манхэттена и подземки, ходившей между 59-й и 77-й улицами. Я схватила на ходу шерстяной шарф, пахнувший «Шалимаром», и фотоаппарат, и все повесила на шею.
Первой нашей остановкой стала лексингтонская кондитерская, как Труди ее называла, на углу 83-й и Лекс. Если не считать стойки с леденцами, шоколадными монетками, конфетками-сигаретами и лакричными веревками у кассы, я не очень поняла, почему это считается кондитерской. Особенно учитывая, что это была кофейня с лучшими завтраками во всем верхнем Ист-Сайде, как сказала Труди.
Мы уселись за потертую бакелитовую стойку в ножевых порезах, пятнах кофе и ожогах. Красные табуреты под нами свободно вращались. Мы заказали две порции омлета с картофельными оладьями и ржаные хлебцы с беконом за 35 центов, а также две бездонные кружки кофе по пять центов. Бирюзовое радио на задней стойке играло «Ду-уа-дидди-дидди», и официантка, подававшая нам кофе, чуть слышно подпевала. Это напомнило мне маму. И то, как она умерла.
От этой мрачной мысли меня отвлек малыш, визжавший, чтобы ему дали карамельки. Он не унимался, пока его мама не сняла коробочку со стойки. Эх, давно миновали деньки, когда все могла решить коробочка карамелек.
Когда мама с малышом ушли, я рассказала Труди о том, что мне устроил Эрик в ресторане в пятницу и как я потом была у Элейн.
– Ты бы видела ее. Она так уверенно разрулила мою ситуацию. У меня гора с плеч упала, когда я вышла от нее.