Лазалки - стр. 17
Тут один из шести дедовых будильников ни с того ни с сего кудахчет пару раз и снова умолкает. Но этого вполне достаточно. Нас с дедом, оглушенных, выталкивает из дыма. Мы неохотно выбираемся с бесконечного поля боя, над которым летают самолеты с крестами. Снова без шашек, бурок и папах, растерянно моргая, мы узнаем, что опоздали в магазин к завозу молока. В одиннадцать к одноэтажному магазину в грязно-розовой штукатурке подъезжает тарахтящий, окутанный горьковатым выхлопом грузовик. Но мы опоздали, и можно никуда не спешить. Потому что продавщица, смешливая и необъятная Клава, в мятом халате и накрахмаленном лилейном колпаке, уже разлила все молоко огромным алюминиевым половником по бидонам: голубым, бежевым и белым, с синими васильками и черными пятнышками отколотой эмали, которые, если на них долго смотреть, принимают формы зверей и лиц. Разлила, вкусно гремя, постукивая ручками бидонов о бока, по которым стекают белые капли. А потом небрежно толкает костяшки счетов туда-сюда. Стук-стук. Там, на полу магазина «Молоко», коричневый кафель с отколотыми плитками. Отбитые уголки вминаются в пол с сухим керамическим хрустом. На широких серых подоконниках – целая оранжерея, раскидистые переросшие алоэ и полусухие герани в разноцветных горшках, из-за чего свет всегда немного приглушенный. Внутри магазина колышутся голубоватый радостный шум, теплый запах-предчувствие молока. Но наше время превратилось в кавалерию, за которой не угнаться, не ухватить, не вернуть, потому что своим кричат только «Вперед», а врагам – «Стой». И молоко мы не купили.
Как все, кого неожиданно вытолкнули с бескрайнего поля боя обратно домой, в зеленоватую комнату, шторы которой еще не раздвинуты, мы с дедом возобновляем поиски растерянных по квартире намеков, чем же заняться. Чтобы не проиграть этот день, надо скорее, пока не поздно, придать ему форму чего-нибудь стоящего. Хотя бы ради бабушки, тогда будет не стыдно встречать ее вечером на остановке. Тогда она ничего не угадает по нашим глазам и виноватым, неуверенным лицам. Но все подсказки, во что превращать проносящееся сквозь нас время, тщательно запрятаны в медлительной тишине, в ворсе ковров, на полках кухонных ящиков, под выцветшей клеенкой. Невидимки с божьей коровкой нигде нет. Куда-то делась сковорода. Бабушка сейчас на обходе. Звонить ей в больницу и беспокоить по пустякам настрого запрещено, это может ее расстроить. И рассердить. Звонить разрешается, только если у деда прихватило сердце. И не отпускает даже на диване, где он лежит, умолкнув, стараясь скрыть, что упрятал за щеку валидол. Или если у меня поднимается температура. А из-за сковороды звонить в больницу нельзя. Бабушка не должна догадаться, что без нее нам не за что ухватиться, что мы готовы сдаться среди кресел, кухонных шкафов, тумбочек с куклами, безрукавками и клубками. И что мы совершенно не представляем, как придать новому мирному дню форму, чтобы было не стыдно, чтобы «все как у добрых людей».