Лавка красоты "Маргаритки" - стр. 32
Приготовив ужин на скорую руку, сажусь в потрёпанное кресло и долго смотрю на танец яркого пламени. Почти засыпаю, когда дом настороженно ворчит и заставляет меня проснуться от настырного марева сна.
– Что? – спрашиваю, растирая лицо непослушными руками.
Оказывается, к нам вновь пожаловали гости… Хорошо хоть, уже знакомые.
Окно на кухне нарочно громко кряхтит, чтобы я точно знала, откуда ждать появления незнакомца. Когда он входит в залу, я без особо удивления бросаю:
– Опять?
Кажется, мне удаётся его напугать, потому что мужчина вздрагивает и резко оборачивается, при этом спуская с кончиков пальце туманные плети, которые без предупреждения обвивают мою шею и приковывают руки к подлокотникам кресла.
На пару секунд темнеет в глазах, а когда гадкий туман отпускает, и я слышу недовольное ворчание гостя, то едва не давлюсь вспыхнувшей злостью:
– Тебе что, жить надело? – его голос звучит угрожающе, с долей испуга.
Прокашливаюсь, перевожу дыхание и не менее угрожающе шиплю в ответ:
– А ничего, что это мой дом?! И что вас сюда никто не звал, тоже не важно?!
Вскакиваю, сжимаю руки в кулаки и уже готовлюсь прямо так, без какого-либо подручного оружия, надавать ему тумаков, как мужчина идёт на попятную.
– Всё, всё, – поднимает руки, сдаваясь. И улыбку выдавливает, якобы приветливую, располагающую. Только ему вовсе невдомёк, что расположение моё он заслужит тогда, когда перестанет приходит без приглашения.
– Он ещё и угрожает мне, посмотрите на него, – продолжаю ворчать, подходя к нему ближе. – И вообще, если бы не вы, я бы прожила лет на пять дольше!
Кажется, незнакомец не совсем понимает, о чём я говорю, приходится пояснять:
– Вы вот знаете, что нервные потрясения сокращают жизнь, как минимум, на пару лет? А чем сильнее потрясение, тем больше этот срок.
Хочу добавить, что после прошлой ночи, состарилась едва ли не на добрый десяток лет, но не выходит – мужчина заливается искренним смехом. Можно даже сказать, заразительным, не будь я так зла, непременно рассмеялась бы в ответ.
– Поразительно, – выдыхает, наконец, когда веселье иссякает.
– Что тут поразительного, я вам правду говорю, а вы… – машу рукой и сажусь обратно в кресло. Бить мне его почему-то перехотелось, а больше причин стоять вот так рядом, задирая голову, чтобы рассмотреть его физиономию, у меня не находится.
Он вновь ухмыляется, но больше ничего не говорит. И то хлеб, если б ушёл, вообще хорошо бы стало.
Садится на корявую табуретку, которая под его весом жалобно кряхтит и невозмутимо выдаёт:
– Вкусно пахнет, – я пропускаю эти слова мимо ушей, и он продолжает: – не угостите?