Лабиринт - стр. 19
Алаис почти бежала, и ее плащ оставлял в пыли размашистые дуги следов. Ей хотелось избежать беседы со стражей на дальней стороне моста. К счастью, стражники дремали на посту и проспали появление молодой женщины. Она поспешно нырнула в путаницу узких переулков, привычно выбирая дорогу к башне Мулен-д’Авар – древнейшему участку городской стены. Ее ворота выходили прямо к огородам и faratjals – пастбищам, занимавшим земли под стенами города и северного пригорода Сен-Висенс. Ранним утром отсюда можно было выйти на реку быстро и незаметно.
Придерживая подол платья, Алаис осторожно пробиралась среди следов, оставленных очередной бурной ночью в таверне Святого Иоанна Евангелиста. В пыли валялись разбитые всмятку яблоки, огрызки груш, обглоданные кости и черепки. Чуть дальше она обошла нищего, уснувшего в подворотне в обнимку со старой косматой дворнягой. Еще трое спали вповалку у колодца, заглушая храпом пение птиц.
Простуженный часовой у ворот страдал, до бровей завернувшись в плащ, хлюпал носом, кашлял и долго не желал замечать ее присутствия. Алаис порылась в кошельке. Часовой, не глядя, выхватил монетку из ее пальцев, попробовал на зуб, потом загремел засовом и приоткрыл щелку, позволив ей выскользнуть наружу.
Спуск к барбакану лежал в тени между двумя высокими частоколами, но Алаис проходила здесь не первый раз и наизусть знала каждую рытвину крутой тропинки. Далее тропа прижималась к подножию круглой деревянной башни над быстрым ручьем. Она исколола ноги ветками и набрала полный подол репейника. Нижний край красного плаща, намокнув, стал темно-багровым, а носки кожаных туфелек почернели от влаги.
Едва не вскрикнув от восторга, Алаис выбралась наконец из тени частокола в открытый широкий мир. Вдалеке над Монтань-Нуар собирались белые июльские облака. Светлеющее небо над горизонтом было забрызгано лиловым и розовым.
Она остановилась, любуясь лоскутным покрывалом пшеничных и ячменных полей между перелесками, тянувшимися к самому небосклону. Прошлое смыкалось вокруг нее, обнимало… Духи и призраки собирались к ней, нашептывали в уши свои истории, делились тайнами. Они связывали ее с теми, кто до нее стоял на крутом берегу, – и с теми, кто еще придет сюда когда-нибудь мечтать о дарах жизни.
Алаис ни разу не бывала за пределами земель виконта Тренкавеля. Ей трудно было представить себе унылые северные города: Париж, Амьен или Шартр – родину матери. Для нее это были всего лишь имена, лишенные тепла и цвета, такие же неблагозвучные, как langue d’Oil, на котором говорили их жители. Но Алаис верила, что, даже будь у нее возможность сравнивать, она не нашла бы ничего прекраснее, чем древняя, неподвластная времени красота Каркассоны.