Кваки против слепой старухи - стр. 3
– Ты уже можешь и вставать, – говорила мне Лиля, помогая мне подняться с постели на ноги. – Всё будет хорошо, скоро ты и бегать начнёшь. Ты же крепкий, я это сразу поняла. Никто из братьев верить мне не хотел. Даже мой отец и тот, сняв тебя там, в горах, поначалу, хотел оставить. Шансов не было. Ему наш врач сказал, что до анклава ты точно не дотянешь, скончаешься в пути. Хорошо, что папа не привык так поступать. Он рассудил, что, если ты умрёшь в дороге, значит, так бог рассудил, а он грех на душу не возьмёт. Хотя тоже в тебя не верил.
– Неважнецкий у вас врач. Мне приходилось разных лепил повидать, ваш не из лучших.
– Что ты! – брови Лили удивлённо приподнялись. – Виталик хирург волей божьей. Он тебя вытащил с того света. Оперировал семь часов без отдыха, собирал тебя по частям, старался. Обязательно, не забудь, скажи ему спасибо.
Дыша, как запальный конь, повиснув на хрупких плечах Лили, я обходил кругом мою койку, пыхтел и понимал, что она права, а я нет. Тот самый бородач, что вкалывал в меня ежедневно по сто граммов, а вначале и больше, разных медикаментов, спас мне жизнь и, на моё счастье, оказался искусным полевым хирургом. Да, но вот только это не его заслуга, что я дышу. Без внимания Лили и её заботы, я бы, несмотря на все старания мастера хирургических дел Виталика, не выжил. Брык – и под землю спать беспробудным сном.
– Как скажешь. Не думай, я ему благодарен, а больше тебе. Лиля, ты моя спасительница. Мой ангел.
После моих слов Лиля зарделась. Ей было приятно, и она стеснялась того, что ей приятно. У неё так соблазнительно краснели щёчки при этом, что мне захотелось её поцеловать.
– Ну что ты… Я как тебя увидела, так сразу поняла, поверила…
– Во что?
– Да так, ничего, – Лиля опять смутилась. Ну что за чудо? Она лучшая девушка на земле.
Сделав два круга вокруг кровати, я с помощью Лили улёгся обратно. Устал: какой же я паралитик немощный, а хотел ещё её поцеловать. И как ей не противно ко мне прикасаться? Что она во мне нашла? Нет, ну нашла ведь, разглядела в полутрупе нечто такое, что сделало её моей седелкой. И не говорите мне, что это просто от доброго сердца. От этого, конечно, тоже, но что-то было ещё. Большое и недоступное большинству людей. До встречи с Лилей я думал, что и для меня недоступное.
Стоило мне немного отдышаться, как меня пришёл проведать Мирон Григорьевич – глава анклава.
– Дочка, – обратился он к Лиле с самого порога, – оставь мужчин наедине, нам поговорить надо.
– Хорошо, папа, – скромно опустив глаза, Лиля покинула комнату.
Мирон Григорьевич, пододвинув стул к изголовью кровати, степенно уселся. Здоровый такой мужик, на медведя похож. До бровей зарос коричневым, с серебряными нитями благородной проседи волосом, всегда суровый, со сведёнными к переносице толстыми гусеницами бровями на широком, как лопата, загорелом лице потомственного пахаря. Приёмный отец Лилии и глава, а по совместительству и духовный пастырь всех братьев и сестёр анклава, внушал уважение всем тем, кто с ним имел дело. Иначе и быть не могло. В прошлом боевой полковник, в составе объединённого отряда спецназа прошедший через горнило нескольких локальных войн и нашедший в конце времён собственного бога, выведшего его самого и людей, ему поверивших, из кромешной тьмы к свету. Мне он напоминал такого основательного кержака старообрядца, которого невозможно согнуть и нельзя подчинить. Мирона Григорьевича можно было только уничтожить, но его дух остался бы невредим и в пламени огня инквизиции – я уверен. Таких, как он, убить нельзя. Тело умрёт, идея останется, будет стучаться в сердца людей, пока добро не победит, или сама вселенная не свернётся обратно в точку.