Куда не надо - стр. 8
До больницы я понятия не имел, что такое бывает. Подолгу, случалось, ни о чем другом думать не мог, все остальное тусклым делалось, неинтересным. И не однажды, с книжкой лежа, не столько читал, сколько вид делал. Строчки перед глазами расплывались, каждую по три раза перечитывать приходилось, чтобы вникнуть. Это «Золотого теленка»-то, которого почти наизусть знал…
Папа пришел, когда Тася собиралась уже домой, в плаще была. И, похоже, спешила, но все равно нашла время, чтобы с папой поговорить, обо мне рассказать. Папа угостил ее самым большим мандарином – и она взяла, не отказалась. Запросто взяла, как если бы я Милу угостил. И еще смеялась она – папа, наверное, ей что-то смешное рассказывал. Папа у меня вообще юморист – он, особенно когда в хорошем настроении, со Жванецким потягаться может. Он явно Тасе понравился, я по лицу ее видел. И это меня очень порадовало, словно была в том и моя заслуга.
Я вдруг посмотрел на него как бы ее глазами. Будто не знал его тринадцать лет. Худой, носатый, волосы надо лбом поредели – все-таки старый уже, тридцать восемь лет. И роста он невысокого, вровень с ней. Зато остальные волосы у него красивые – густые, волнистые, и усы. А еще он три иностранных языка знает, по-английски шпарит, как по-русски.
Мама не обманула, сказав, что меня все время будут в больнице навещать. Папа пришел и на следующий день. И снова подгадал как раз ко времени, когда Тася отработала, собралась уходить. Они и вышли вместе. В окно я наблюдал, как пересекали они больничный двор. Папа что-то оживленно рассказывал, взмахивая рукой, а Тася через каждые два-три шага притормаживала и откидывала голову назад, хохотала так, наверное. Солнце светило вовсю, деревья зеленели, воробьи чирикали, и так мне захотелось пойти вместе с ними – даже застонал тихонько.
Дни сменяли ночи, ночи дни, я не то чтобы привыкал к новой жизни, а как-то смирился с больничным житьем-бытьем. С одним пацаном, из соседней палаты, даже подружился, играл с ним в шахматы. Два раза приходил Саня, поболтали с ним. Он, я видел, жалел меня, старался рассмешить, чтобы настроение мне поднять. Особенно интересовали его уколы. И когда я отвечал, что внимания на них не обращаю, пустяковое дело, – не очень-то ему и врал, кстати, – Саня глядел на меня с уважением.
Но стержнем всего моего здешнего существования оставалась, конечно, Тася. А она – и мне это не чудилось, не снилось – явно выделяла меня, Мишу Огурцова, среди других. Чаще заходила ко мне в палату или звала к себе, к своему сестринскому столу. Я помогал ей раскладывать и разносить лекарства, рисовать температурные листки. А то и просто, когда время у нее свободное было, разговаривали. Тася расспрашивала меня о школе, о том, как мы дома живем, о папе и маме.