Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - стр. 4
Тогда вышел сам чаворалэ Люсьен и постарался разрядить обстановку. Он сказал – со своим неподражаемым шармом, – что с радостью обслужит долгожданную клиентку. Но есть проблема, и она в том, что прическа цыганки, совершенна, как, впрочем, и ее наряд. Так что вмешательство может только ухудшить «стрижку египетской царицы»[7]. Публика, давящаяся смешками, уже готова была взорваться смехом, но по интонации чувствовала, что это еще не конец мизансцены. И не ошиблась.
– А впрочем… – задумался де Шардоне, подкручивая свой виноградный усик. – Да! Я вижу, что можно сделать. Вот! – и быстрым мастерским движением отстриг у цыганки кончик одного локона, действительно, слегка выпиравшего на фоне остальных.
Дальше же было вот что. Не успели присутствующие рассмеяться, а пострадавшие волосы – долететь до полу, как цыганка схватила Люсьена за правую руку, держащую ножницы. И слегка притянула к себе, чтобы проще было вглядываться в его глаза. Лицо куафёра из Военного форштата на мгновение дрогнуло, как бывает у мальчишек, когда их обижают старшие. И эта растерянность не ускользнула от внимания посетителей.
Цыганка же начала пророчествовать:
– Хорошо живешь, гаджо, хорошо работаешь, хорошо любишь. Но дальше – не всегда и не всё так же хорошо будет. Вижу, поняла уже, не тебе мои лозы стричь… И другое вижу. Знаю, какая тьма за тобою. Какая тля побеги твои точит. Худо будет! Так что берегись – когда время придет твой виноград обрезать и давить. Смотри, как бы соком не истечь кровавым!
Далее свидетельства очевидцев опять расходятся. Одни утверждают, что цыганка говорила это обычным голосом и шевелила губами. Другие же божатся – что, как некая бессарабская пифия, чревовещательница с недвижными губами молвила утробным голосом… Но как бы то ни было, а произнеся недоброе пророчество, она плюнула на правую руку, растерла слюну пальцами. И, наклонившись долу, собрала свои волосы, аккуратно, чтоб ни волосинки на чужом полу не осталось. После чего резко выпрямилась и покинула заведение.
Когда медноволосая цыганка ушла, в куафёрской на какое-то время установилась тишина. Потому как, что ни говори о сём фараоновом племени, но он обладает некоей таинственной силой эмоционального воздействия. С другой стороны, цирюльники, что французские, что русские, что смешанные, то бишь одесские, тоже не лыком шиты. Они ж не только локоны стричь умеют, но и кровь пускать, и шпанскую мушку ставить[8], они за свою жизнь и работу многого навидались. Вот и тут первым нашелся старший из помощников Люсьена:
– Полно расстраиваться, дорогой