Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828 - стр. 23

Отобедав, мужчины ушли в Степанов кабинет, оставив Надії и ее помощнице занятия по хозяйству. Да, многое изменилось в доме Степана. И жена – панночка. И одежду носил уже господскую. Даже кабинет свой заимел, как пан настоящий.

Когда они остались наедине, Натан поведал о вызове к Воронцову, о пожелании, чтобы он занялся графской библиотекой, значительная часть которой должна будет стать городским достоянием. И о странном требовании прекратить сотрудничество с иностранными консульствами в Одессе. Вот уж, кажется, всё рассказал и замолчал – в ожидании ответного рассказа. Но вместо этого установилась тишина.

– Степко!

– Що?

– А ты мне ничего рассказать не хочешь?

– Та ну… Оно, конечно, можно. Але ж нема чого.

– Как это «нема чого»?! Что-то я раньше нечасто видал тебя у генерал-губернатора. Точней – ни разу!

– Ну а тепер побачив. І що з того?

– Что за тайны? Мы же с тобой всегда всё вместе судили-решали, – сказал Горлис, уже с долей возмущения.

– Та які там тайны! Про курячі яйця домовлявся и битую курку. Воронцов думает, что они самые полезные. После овса, конечно.

– И с Туманским тоже про «курячі яйця» говорили? – спросил Натан, совсем уж нервно.

Тут по лицу Степана прошло нечто вроде быстрой судороги. Но он взял себя в руки:

– Да, ровно так! И еще про битых курок с Туманским договаривались.

– Что за дурные шутки?

– Какие есть, Танелю-розумник. Не все ж так глыбоко мыслят.

– Ну, знаешь!..

Натан порывисто встал, уронив стул, и выскочил из кабинета. Следом вышел Кочубей. Надія, с делами уже управившаяся и помощницу отпустившая, играла с детьми. Увидев Натана с перекошенным лицом, она и сама изменилась во взгляде.

А у Горлиса и руки тряслись – он был в бешенстве, состоянии для него не частом. Но он принял Степанову молчанку, откровенную ложь, сдобренную злой иронией, за почти что предательство. Натан привык к подобному поведению других людей, включая Дрымова. Но Степан… Степан… После всего ими пережитого и пройденного!

Гость начал порывисто одеваться, стараясь унять дрожь. На языке тем временем вертелось множество слов – тонко язвительных и простенько грубых, но он сдерживался, чтобы не выпустить их наружу. Однако, совсем одевшись, Натан всё же развернулся к неверному другу и попытался сказать:

– Ты!.. Ты!.. – но тут предательски почувствовал, что лицо перекашивается, как у балаганного Петрушки, а еще несколько мгновений – и потекут слезы.

Бросил взгляд на Степана. Но обличье того оставалось всё тем же – уныло-каменным. Тогда посмотрел на Надежду и увидел, что растерянность в ее лике сменилась каким-то другим выражением, коему трудно подобрать определение – узнаванием что ли?.. Иль нет – скорее прозрением.