Кто не знает братца Кролика! - стр. 15

Максималист Киже на время забыл о душевной болезни – утверждает: зло, посеянное дядей Сэмом, настолько обширно, что даже сотней праведников теперь не отделаться. Он – за решительную бомбардировку.

– Как ни странно, на Манхэттене живут неплохие ребята, – с достойным упрямством влезает Кролик. – Я знаком с одним брокером.

– Если хоть один Лот проживает в Америке, – говорю, игнорируя реплику, – а их, без сомнения, тысячи – бомбить жалко.

– Значит, торжество мамоны предопределено? – гневно вопрошает поручик, в запальчивости раскидываясь козырями. – Пусть расползется зло? Пусть трубит о победе своей? Из-за одного какого-нибудь там паршивого святоши будем терпеть всякую сволочь?

– Думаю, не стоит делить мир на Лотов и негодяев, – мягко замечает Портос. – Есть ведь еще масса тех, кто, так сказать, несет в себе одновременно черты и святых и грешников…

– Хорошо! Может ли нести, как вы выразились, в себе черты святого биржевой спекулянт? – вскипает поручик.

– Теоретически, дорогой Робеспьер, на дне души самого бессовестного субъекта вполне допустим остаток химического состава, называемого нравственностью. К примеру, такой реагент как жалость! Опять-таки, не к абстрактным жертвам, которых он надувает, даже не видя, не зная их, а к вполне реальной нищенке или к покалеченному ребенку.

– Протестую, ваша честь! – не унимается Юлик. – Берия брал детей на колени. Трогательные истории из жизни людоедов! Заявляю: добреньких бандитов не существует. Исключение – вечно живой Ильич.

Васенька к месту упомянул бригадира-грузчика, не сдающийся Кролик – менеджеров строительных фирм. Клянется: все они – уже по роду деятельности – неисправимые подлецы! И здесь я неожиданно вспоминаю, как столкнулся с феноменом – порядочным секретарем комсомольской организации. Его по путевке отфутболили к нам в институт, кажется, с БАМа – он там лесорубов и шпалоукладывателей довел до ручки своей корчагинской мутью. Веселое тогда было времечко: карьеристы плодились молниеноснее дрозофил и мы жили, как люди. Никто к студентам желторотым не лез, не взывал к совести и коллективизму. Благодать творилась на факультете: а все потому, что нами управляли мерзавцы. Но вот появился порядочный – и в безмятежную «Вислу» (всего-то и перескочить дорогу) постучались проблемы. Какая там кружечка пива! Самое отвратительное: все его идиотские инициативы, загибоны и выходки проистекали от чистого сердца. Что может быть ужаснее бескорыстия? Ведь он того добился, что я по сей день готов от любого такого сердца шарахаться, как от очередной Конституции. Всегда что-нибудь устраивал, мерзавец, всех держал в напряжении: носился с инициативами насчет уборки дворов и лестниц по воскресеньям. И ведь вынуждены были слушаться: таскали мешками ботинки и свитера, когда в очередной раз израильтяне били палестинцам морду. В меня на всю жизнь врезался эфиопский голод – тонна сухарей в коридоре у дверей деканата – нешуточная вещь. А все потому, что он опять поклялся куда-то наверх, и ведь радостный такой прибежал – объявить о сборе – юноша бледный с глазами горящими. Все мусорные бачки по Миллионной потом были заполнены. Голуби с воробьями рехнулись от счастья.