Крылья пепла - стр. 6

Так день и прошел. А вечером вернулся от наместника. Вернее, от наместниковой жены с подругами, устроившими чаепитие и возжелавшими эльфийских баллад в непосредственно эльфийском исполнении и непосредственно на элфинри[1]*. Он толком не помнил, когда его перестало раздражать, как коверкают речь, и сам стал говорить так же и петь. Однажды с какой-то дури, да и пьян был в туман, наплевав на все, пел как надо и голос вплетал, потом спать не мог – снилось и мучило. И Долг – прежде всего. Оба долга.

Так и оказалось, что напевшись про любовь скучающим дамам, сидя в корчме и внимая неумелым руладам наемного музыканта, Вейне все больше мрачнел.

Потом кто-то попросил, чтоб он сам сыграл, и еще кто-то, и Эйт сразу отпирался, но понял, что проще уступить, тогда отстанут. Ворчал и крутил колки на раздолбанной лютне, потом плюнул, бросил инструмент на колени горе-менестрелю и ушел наверх.

Народ помолчал с минуту и вновь зашевелился, забрякал кружками и смеяться снова стали. И даже не заметил никто, как эльф спустился со своей кейтарой, сел в углу, на высокий табурет у стойки, куда свет почти не падал и выплеснул скопившуюся боль в зал.

Не то что б нарочно, но и в себе держать уже сил никаких не было. Довольно на сегодня лицемерия.

Из снов и забытых песен,

Рождаются крылья пепла.

И пламенем падают с неба.

Путь прожигая к сердцу,

Которого нам не вложили,

Которого мы не просим,

Которое нам не по силам.

Ведь то, что в себе мы носим –

Из камня, железа и боли,

Из снов и забытых песен.

Когда отцветает терновник

Рождаются крылья пепла.

– Ну вот что ты за тип, Вейне, тебя петь просили для радости, а ты мрака нагнал, – медленно проговорил Хафтиз, откуда-то взявшийся совсем рядом, и кружку на стойку поставил. Полную.

– Я предупреждал, что не хочу, – Эйт хватил залпом, послушал, как шумит в голове, оставил инструмент в углу и пошел на задний двор.

Хафтиз вслед посмотрел и головой качнул.

Он с Вейне как раз тут и познакомился, лет с десяток назад. Впечатлился, как Эйт на спор летунца к бочке кинжалом пригвоздил. Бочку, правда, проткнул и за пиво платить пришлось, так они его и выпили же. А потом вместе нанялись в один обоз, так и пошло. Но это он Эйту говорил, что из-за летунца, а на самом деле из-за кейтары. И как Вейне петь мог. Не голосом, душой. Хаф, небом готов был поклясться и землей живой, что точно слышал, как ветер ему подпевает. Хотя какой тут ветер в корчме. Окна открыли проветрись от чада, вот с улицы и свистело. Вроде. А вроде и подпевало.

Эйт не боялся, что кейтару кто-то возьмет. Все здесь знали, за это можно запросто рук лишится или еще чего, что под скаш[2]* подвернется. Эйта, что на старом наречии значило «сейчас», не зря Эйтом звали. И это слово чаще других от него и слышали. «Сейчас», – говорил он и мог валятся еще полдня перед тем, как взяться за обещанное или сделать все тут же к удовольствию или не удовольствию собеседника.