Круг тотальной архитектуры - стр. 2

Выдвинутая Гропиусом идея архитектуры, живущей по демократическим принципам и позволяющей сохранить «индивидуализм деятельности при общем знаменателе форм выражения», оказалась гибче и шире модернизма – тех рамок, в которые творчество архитектора безуспешно пытались втиснуть на протяжении всего ХХ века.

Александра Селиванова

Творчество и любовь к красоте – вот непременные условия счастья. Время, не признающее этой бесспорной истины, не получит ясного визуального воплощения: образ его выйдет нечетким, а творения никого не восхитят.

С юных лет я остро переживал хаос и уродство современной рукотворной среды – в противоположность единству и красоте старых городов доиндустриальной эпохи. Время шло, и я лишь сильнее убеждался в том, что обычный способ, к которому прибегают архитекторы, подправляя доминирующую картину распада тут и там красивыми зданиями, никуда не годится, что вместо этого следует сформировать новую систему ценностей, основанную на тех принципах, что дали бы единое выражение мыслям и чувствам нашего времени.

Тому, как прийти к такому единству, которое и станет зримым выражением подлинной демократии, посвящена эта книга. Она составлена по большей части из статей и лекций, созданных, за немногими исключениями, в Гарварде, где с 1937 по 1952 год я руководил архитектурным факультетом.

Я хотел бы выразить благодарность моей жене Изе, урожденной Франк, которая побудила меня издать эту книгу, а также сортировала и редактировала мои рукописи.

Открывая новую главу моей жизни, которая – вопреки обычным ожиданиям человека за семьдесят – кажется не менее бурной и рискованной, чем предшествующий этап, я чувствую себя так, как будто весь оклеен ярлыками – быть может, до полной неузнаваемости. Определениям вроде «стиль Баухауса», «интернациональный стиль», «функциональный стиль» практически удалось скрыть таящееся во всем этом человеческое начало, и потому мне так хочется произвести несколько трещин в оболочке, которой облепили меня некомпетентные люди.

Когда молодым человеком я впервые обратил на себя внимание публики, мне было досадно видеть, как расстроена мать, недовольная упоминанием моего имени в газетах. Сегодня я слишком хорошо понимаю ее опасения, ибо узнал, что в наш век торопливых публикаций и дефиниций известность, похоже, пристает к личности, как наклейка к бутылке. Я постоянно ощущаю потребность сбросить с себя эти наслоения, чтобы за всеми ярлыками и наклейками вновь проступил человек.

Мне сказали, что в госпитале имени Майкла Риза, где я в течение последних восьми лет был консультантом по архитектуре, посадят дерево, которое, возможно, будет носить мое имя. Так вот, я хочу, чтобы туда слетались птицы всех мастей и форм, не мешая при этом друг другу. Мне не хотелось бы свести их к видам с квадратными хвостами или обтекаемыми контурами, с признаками интернационального стиля или в наряде от Баухауса. Короче говоря, я хочу, чтобы это было гостеприимное дерево, откуда доносилось бы самое разнообразное пение – только не фальшивые звуки имитаторов.