Кровавый гимн - стр. 31
– Этого не может быть, – прошептала Роуан, и что-то в ее лице вдруг переменилось. – Кто вы? – уже громче спросила она, и хрипотца в ее низком голосе только подчеркнула серьезность вопроса.
Я был околдован и никак не мог освободиться от чар этой женщины. По спине снова пробежал холодок. В гостиной было слишком темно. Следовало попросить Жасмин зажечь люстру.
– Мое имя не имеет значения, – ответил я, с трудом выдавливая из себя каждое слово.
В чем секрет этой женщины? Почему ее обезоруживающая красота волнует и пугает одновременно? Я хотел заглянуть в ее душу, но она была слишком умна, чтобы это позволить. И все же я успел понять, что Роуан хранит в себе целый букет тайн, что она как-то связана с монстром, ребенком Моны, которого я видел в ходе Обряда Тьмы, и много что еще.
Я вдруг понял, что Роуан скрывает нечто ужасное для нее самой, что сохранность этой тайны и мучительные мысли о ней кардинальным образом влияют на ее собственное сознание, а источником неистощимой энергии этой потрясающей женщины в значительной степени служит всепоглощающее чувство вины. Я жаждал узнать, в чем же состоит эта тайна, проникнуть в ее суть, пусть даже на краткое мгновение. Я бы что угодно отдал…
Роуан отвернулась, явно смущенная моим чересчур пристальным взглядом, и наша мысленная связь прервалась. Однако я успел уловить ее безмолвное объяснение: «Власть над жизнью и смертью».
– Прежде чем уехать, я должен увидеть Мону, – заговорил вдруг отец Кевин. – К тому же мне необходимо побеседовать с Квинном об экзорцизме. Поймите, ведь я тоже видел Гоблина. Я беспокоюсь о них обоих. Скажите Моне, что мы здесь…
Оказывается, он уже сидел на стуле напротив меня, а я даже не заметил.
– Думаю, нам обоим следует повидаться с ней, – обернулся он к Роуан. Голос звучал негромко, смиренно, искренне – идеальная манера речи священника. – И тогда мы решим, как поступить.
Встретившись с ним взглядом, я сумел на мгновение проникнуть в тайны Мэйфейров, известные только им, в тайны, которыми они не могли ни с кем поделиться и которые были так прочно связаны с их происхождением и благосостоянием, что избавиться от них или хотя бы вычеркнуть из памяти не представлялось возможным. Отцу Кевину приходилось нести вдвойне тяжелый груз, ведь он, как духовник семьи, был связан священной клятвой, а ему открывали то, во что с трудом можно было поверить, и это в корне изменило его душу.
Но отец Кевин тоже умело блокировал доступ к своему сознанию. И при очередной попытке проникнуть туда меня вновь охватили болезненные воспоминания о собственном детстве, об учебе, о том, как сильно я хотел быть хорошим. А внутренний голос все шептал и шептал, возвращая память в прошлое, и это выводило меня из себя. Хватит! Я вдруг отчетливо осознал, что упустил великое множество шансов спасти свою душу, хотя получал их в течение всей жизни, ибо мое предназначение заключалось в том, чтобы идти от искушения к искушению, не с тем, чтобы грешить, но с тем, чтобы заслужить прощение.