Кровь и лунный свет - стр. 47
Белый цветок сжался в бутон, Скрывшись от солнца и чуждых глаз. Каждый селенаэ спешит домой, Когда ты решишь раскрыться для нас.
Я напеваю внезапно возникшую в голове песню, когда звоню в колокол аббатства. Дети учат ее едва ли не первой, но я не вспоминала о ней уже несколько лет. Дожидаясь, пока мне откроют, невольно выискиваю в просветах между листьями в форме сердца хотя бы намек на то, что человек со шрамом наблюдает за мной. И продолжаю напевать мелодию, словно это сможет защитить меня.
Шаркая ногами, в мою сторону направляется женщина, и она мало похожа на ту, что когда-то научила меня петь эту песню. В трех шагах от ворот она вытягивает скрюченную, как клешня, руку вперед, чтобы нащупать решетку, а закрытые пеленой глаза смотрят мимо меня.
– Кто там? – хрипло спрашивает она.
– Это я, матушка, – отвечаю я, не зная, какой ожидать реакции.
Наш последний разговор вышел довольно неприятным. Но теперь уголки губ на морщинистом лице поднимаются вверх, словно солнце на рассвете, а глаза озаряются светом, хотя взгляд у матери Агнес все такой же отрешенный.
– Катрин?
– Да, пришла проведать вас.
Радость на лице настоятельницы вызывает удивление, но вскоре редкие брови приподнимаются, а рот изгибается в скептической ухмылке. Так мать Агнес больше походит на себя.
– Ты чего-то хочешь, – заявляет она.
– Магистр Томас сказал, что вы нездоровы. – Выражение ее лица не меняется, отчего у меня вырывается вздох. – И я пришла, чтобы извиниться.
– Хм. Видимо, тебе очень сильно хочется узнать то, за чем ты пришла.
Настоятельница достает связку ключей из-под серой шерстяной мантии, быстро отыскивает нужный, но ей приходится повозиться, чтобы попасть в замочную скважину.
Как только ржавая калитка открывается со скрежетом, я вхожу в арку и несколько раз моргаю, чтобы привыкнуть к полутьме после яркого солнечного дня. Мать Агнес закрывает и вновь запирает калитку, пристегивает связку ключей к поясу. Мне хочется смягчить этот неловкий момент шуткой.
– Вы не ошиблись в моих мотивах, – говорю я. – Я почуяла запах имбирного печенья сестры Луизы еще у самого святилища.
Тонкие губы матери Агнес подергиваются, пока мы идем по мрачному коридору.
– Ну, раз уж ты проделала этот путь, то заслужила кружечку чая.
Настоятельница ведет пальцами по стене, как я несколько минут назад, но не поддавшись эмоциям, а для того, чтобы знать, где повернуть, и не пропустить дверь в свою гостиную.
Когда мы входим, из-за стола, заваленного бухгалтерскими книгами и пергаментами, вскакивает девушка.
– Катрин! – выдыхает она, и на ее лице появляется намек на озорную улыбку.