Критика цинического разума - стр. 80

Главная сила, разрушающая национализм – и тут все просто не могло быть иначе, – исходила из политического движения прежнего «четвертого сословия», из рабочего движения. В его лице опять-таки заявило о себе новое политическое Я, которое уже не было буржуазным, но поначалу и на протяжении достаточно долгого времени говорило на буржуазном языке. В идеологическом отношении социализм вначале не нуждался ни в каком «собственном» оружии. Ему было вполне достаточно просто поймать на слове буржуазию: свобода, равенство, солидарность. И лишь тогда, когда выяснилось, что все это понималось отнюдь не столь буквально, социализму пришлось выковать свое собственное критическое оружие против буржуазной идеологии, причем поначалу ему приходилось использовать буржуазные идеалы для борьбы против двойной морали буржуазии. И только с обретением теории классовых сознаний социалистическая доктрина поднялась на метамо-ральную точку зрения.

В нравственном отношении раннее рабочее движение имело на своей стороне все права – отсюда то моральное превосходство, которым оно некогда обладало. Оно сильно стимулировало к развитию тот процесс, который начался появлением буржуазного трудового реализма. Ведь существует пролетарское сознание труда, которое явственно отличается от буржуазного. В нем стремится обрести политическое выражение предельно реалистическое познание, которое идет «с самого низа»: вкалываешь, не разгибая спины, всю свою жизнь, но тебе это не приносит ровным счетом ничего; зачастую даже оказывается нечего есть – в то время как совокупное богатство общества постоянно возрастает: это заметно по архитектуре, по жилищам власть имущих, по созданию новых вооружений, по потреблению предметов роскоши другими. Рабочий не получает ничего от роста богатства, хотя он положил свою жизнь на то, чтобы создать его. С того момента, как рабочий говорит: Я, – дело так больше продолжаться не может.

Поэтому формирование пролетарского политического Я начинается и протекает иначе, чем формирование Я буржуазного и аристократического. Рабочее Я вторгается в мир публичности не благодаря грандиозности власти, ни вследствие морально-культурной гегемонии. Оно не обладает никакой изначальной нарциссической волей к власти. Из-за пренебрежения этим условием потерпели неудачу все предшествующие рабочие движения и социализмы. У аристократии воля к власти была почти что одним и тем же в политическом и витальном отношении; как нарциссизм позиции, она была укоренена в структуре общества; то, что было наверху, автоматически сознавало себя как нечто наилучшее, имеющее политическое и экзистенциальное превосходство. У буржуазии классовый нарциссизм уже раскалывается – на два; один из них связывает себя с собственными заслугами и пытается завоевать ведущие позиции в культуре благодаря непрерывным творческим усилиям в сфере морали, культуры и экономики, другой же вид обесценивается национализмом. При этом воля к мощи вовсе не обязательно выступает как стремление править, что хорошо продемонстрировал явный страх перед политикой у немецкой буржуазии XIX и XX веков; буржуазные нарциссизмы вполне могли ограничиться волей к прибыли, волей к успеху и волей к «культуре». Наконец, для рабочего Я воля к мощи, а тем более – воля к правлению и вовсе представляет собой всего лишь вторичное побуждение, вообще является лишь вторичным, далеко не самым главным побуждением, в котором больше расчета, чем страсти.