Крепость сомнения - стр. 33
– Ни-что-же-ство, – выхаркивал паренек, брызжа то ли слюной, то ли водой, натекающей с волос. – Читай по губам!
Бегемот-жаба, как выяснилось позже, капитан милиции, взирая на паренька снизу вверх, откровенно плакал от ярости и бессилия. В кармане его куртки шипела рация: «Что там у тебя, Михалыч?»
Мимо прошелестела длинной юбкой куратор фестиваля Нинель Феоктистовна, в складках полного лица неся застоявшийся сон.
– Подонки! Сволочи! Я спать хочу! Мне сколько лет? – выпалила она в сердцах и с материнским сочувствием глянула на плачущего офицера. Потом лихим движением бросила в рот папиросу, тот мигом поднес зажигалку.
– Отдаю вам его на трое суток, – решительно приговорила она, с ненавистью глядя на паренька. – А девок оставьте. Только не бейте, – попросила она.
– Вот такие у нас творцы, – сказал Тимофей со смешком.
Темненькая обернулась и скорчила гримасу. Вихляя бедрами, они независимо прошествовали мимо милиционера. Нинель Феоктистовна погрозила ей пухлым кулачком. В тучной ее груди заворочалось рычание.
– А ты чего тут? – рявкнула она, оборачиваясь к Тимофею.
– Да ничего, Нинель Феоктистовна, – ответил Тимофей вкрадчиво. – Жизнь изучаем.
Нинель Феоктистовна смерила Тимофея взглядом, в котором еще не улеглись неприятности, и, как неотвратимая судьба, перевела его на Илью. Но неброско-респектабельный вид Ильи внушал уверенность полнейшей непричастности к забавам подобного рода.
– Поселили вас? – сменяя гнев на милость, спросила она.
Тимофей поспешил ответить за Илью.
– Он у меня ляжет.
– У меня ляжет, – передразнила она его.
– Да нет, я не то имел в виду, – торопливо оправдался Тимофей.
Тем временем на поверхности воды показалась еще одна светлая голова. Голова отфыркивалась, и хозяин ее блаженными движениями подвигался к бортику.
– Вот этот – сын писательницы, – обратилась она к Илье. – Фамилию не буду говорить – вашему поколению она ничего не скажет. И ты не говори, не позорь нас перед людьми, – приказала она Тимофею.
– Почему же, – ответил Тимофей. – Были и мы рысаками. И комсомольцами, – уже тише добавил он.
Нинель Феоктистовна одарила Тимофея понимающим взглядом и повлекла свое грузное тело прочь от безобразий.
Алеша Куликов, или, как окрестили его в университете, Кульман, был веселым, неизменно жизнерадостным толстячком и фантазером. Никто и никогда, кажется, не видал его грустным или просто задумчивым, и тени печали никогда не омрачали его приятного, улыбчивого, необходимо румяного лица в россыпях веселых веснушек. Здание музея, где вот уже несколько лет трудился Кульман, светло-желтым фасадом выходило на набережную, и высокие его окна смотрели в море стеклами, слепыми от солнца.