Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - стр. 8
В Америке [Муссолини] популярнее, чем где бы то ни было. – Эмиль Людвиг.
Лично мы не встречались с дуче, но ощущали его присутствие. Он столько сделал для своего народа, что народ боготворит его. – Кларенс Браун, 1934.
Италия всегда рождала великих людей, и, когда такой человек был жизненно необходим, появился Муссолини. Vivo fascismo! Viva il Duce![2] – Мэри Пикфорд, New York Times, 24 марта 1934 года[3].
Борцы с культом личности дуче оконфузились. Лоусон и Одетс проникли в 1935-м в номер Луиджи Пиранделло в Waldorf, надеясь добиться от него порицания фашизма как такового и бойни в Эфиопии в частности, но великий драматург замахал на них руками: что вы, что вы, я вне политики. Трудно сказать, на что они рассчитывали. Пиранделло – де-факто личному посланнику дуче – предстояло объяснить Америке великий смысл агрессии против Эфиопии как священной войны цивилизации против варварства.
Я фашист, потому что я – итальянец. – Пиранделло.
Раздосадованным Лоусону и Одетсу оставалось только – вкупе с Гореликом, Элмером Райсом и Сидни Кингсли – гневно осудить Пиранделло на страницах New Theater.
Пикфорд, Кон, Браун достойны снисхождения. Дуче покорял не только бесхитростных киноработников, но и изощренных интеллектуалов (включая Рабиндраната Тагора): с каждым находил общий язык, перед каждым представал в ином, неизменно неотразимом обличии. Честертон думал о нем, когда писал о Фоме Аквинском:
Когда видишь такие головы – большие, с тяжелым подбородком, римским носом и куполом лысеющего лба, – так и кажется, что в них есть полости, какие-то пещеры мысли. Такая голова венчала коротенькое тело Наполеона. Такая голова венчает теперь тело Муссолини.
Саша Гитри, «король бульваров», самый тонкий и остроумный стилист Франции, «желал просто увидеть его, потому что есть люди, на которых так же интересно смотреть, как на портрет кисти Мемлинга или прекрасный пейзаж».
Акутагава сожалел, что у китайских «националистических романтиков» «нет человека, подобного Муссолини, который был бы способен дать им железное воспитание».
Муссолини (до Эфиопии и до союза с Гитлером, которому он сначала оппонировал) не вызывал идиосинкразии даже у людей «одной крови» с Лоусоном и Одетсом. Линкольн Стеффенс уличал в лицемерии тех, кто осуждал «божественного диктатора», сравнимого с Лениным, за подавление демократии: разве Муссолини обещал вам демократию? Судите его (как художника) по законам, им самим над собой установленным. Кстати, демократия умерла под Верденом, не так ли?
Самоубийство несостоятельной демократии – это острое, всеобщее чувство.