Красивые вещи - стр. 16
«Но он же говорил… – думаю я, как капризный ребенок. – Это нечестно!»
Я завожу машину на стоянку:
– Я пойду и поговорю с врачом. Тут какая-то ошибка.
– Не надо, – говорит мама. – Пожалуйста. Я все обсудила с доктором Готорном, и у нас уже есть план. На этот раз он хочет попробовать радиоиммунотерапию. Есть какое-то совсем новое лекарство, кажется, оно называется «адвекстрикс», его только что одобрило FDA, результаты клинических испытаний очень хорошие. Лучше, чем при пересадке стволовых клеток. Он считает меня хорошим кандидатом. – Негромкий смех. – Есть плюс: в этот раз я не облысею. Тебе не придется видеть меня похожей на биллиардный шар.
– О мама. – Я вымученно улыбаюсь. – Мне совершенно все равно, как выглядят твои волосы.
Она решительно смотрит вперед через лобовое стекло, на машины, мчащиеся по бульвару Беверли.
– Лекарство. Оно жутко дорогое. Моя страховка его не покрывает.
«Ясное дело, не покрывает».
– Я что-нибудь придумаю.
Мать смотрит на меня искоса, моргает. Ее ресницы с комками туши слиплись.
– Одна упаковка стоит порядка пятнадцати тысяч долларов. А упаковок понадобится шестнадцать.
– Ты только насчет этого не переживай. Переживай насчет того, чтобы снова поправиться. Об остальном я позабочусь. Верь мне.
– Я верю. Ты единственный человек, кому я верю, ты это знаешь. – Мать смотрит на меня. – О милая, не расстраивайся так. Самое главное – это то, что мы с тобой есть друг у друга. Только это у нас тобой и было всегда.
Я киваю и беру маму за руку. Я думаю о счете, который лежит у меня дома на письменном столе. Это счет за последний курс лечения матери, и оплатить его я собиралась за счет денег, которые жду от Эфраима. Это уже третий рецидив неходжкинской лимфомы. Более чем скромная страховка матери только частично покрыла первый курс лечения (базовую химиотерапию), а второй курс (агрессивную пересадку стволовых клеток) страховка не покрыла вообще, но сдержала рост опухолей на год с лишним. Не так давно я подсчитала, сколько всего денег истрачено на лечение матери. Мы приближались к большой шестизначной цифре. А этот рецидив – третий по счету – запросто выведет нас к цифре семизначной.
Мне хочется кричать. По идее, трансплантация стволовых клеток дает успешный результат у восьмидесяти двух процентов пациентов, поэтому я восприняла ремиссию как гарантию удачи, потому что каков был шанс, что моя мать окажется в числе восемнадцати процентов? Разве не поэтому я кивнула, хоть и не в силах была моргнуть, увидев чек на громадную сумму за трансплантацию клеток? Разве это не было оправданием тому, чему я себя посвятила в последние несколько лет?