Ковчег - стр. 18
– Я же в ботиках ходила.
– А хорошо мы добежали, да? Парни с тарного цеха хорошие! Провожать назад пошли. Только ноги у них у всех короткие. Тут они у всех короткие, некрасивых много тут живет. Я у них «Казбеком» дзобнула два раза. А на горке я чуть не убилась! А у тебя рейтузы было видно!
– Да?
– Да никто и не заметил, все снежки бросали. Много тут у них снега.
Маша положила подбородок на ладони, подробно разглядела диковинные снежные узоры на оконном стекле и, не отрывая взгляда от окна, медленно произнесла:
– Да, снега здесь много. Такой красивый, как алмазы сверкает под луной. Все дома, все крыши в белых шапках, черного ничего нет, только светлое небо высокое. И тихо-тихо. Все блестит, как серебро…
– А я не видела алмазов никогда.
– И я не видела.
– А говоришь.
– Алмазы тихие, как серебро… и белые, как серебро… се-ре-бро…
– У-у… – всполошилась Маруся. – Что-то совсем ты разнедужилась и заговариваешься, подруга. Горишь ты, Машка! Красная вся! Ой! От простуды малярии не бывает?
– Нет, не бывает. Она от комаров малярийных бывает летом, а сейчас зима, комаров нет. И наших малышей ни одного уже нет, все умерли тихонечко. Комарики маленьких деток покусали. Война. Все поумирали…
– Чо ты нюнишься опять? Маленькие и без войны мерли завсегда. Это они от малярии. Мы вот к ним ходили. Может, заразились?
– Нет, это от мокриц.
– Каких мокриц?
– А я вчера дежурила по кухне, Савич щи готовила, я и поела миску.
– Ну и что такого?
– Савич слепая стала. Думала, что мелкий лук, а это мокрицы были, истопник насобирал в кастрюльку. Она взяла да и сварила их. А я поела.
– Фу.
– Да… Фу… Они сейчас во мне шевелятся.
– Фу ты, Машка! Что городишь? Как им шевелиться, когда они вареные?
– Не знаю, Маня. Но они меня жрут.
– Совсем плохая стала! Завираешься совсем. Сейчас я уксус принесу, компресс поделаем, чтоб жара не было. Сиди, молчи, – скомандовала Маня, выскакивая за дверь.
Пока подруга бегала по соседним комнатам, Маша сняла с печки теплые носки, валенки, кое-как надела их и плюхнулась в постель. Прошла-то от стола до койки, а устала, будто смену отстояла.
– Не надо, Маня… – попыталась она сбросить остро пахнущий уксусом многослойный пирог из ваты и марли со своего лба.
– Надо-надо. Терпи! – удержала ее за руки Маня.
– Вот и будет тебе шаркунок, – послышалось через минуту из-под компресса.
– Наконец-то… сподобилась…
– Когда помру.
– Так. Значит, опять не сейчас?
– Нет.
– Вот ведь до чего упрямая корова! Дай!
– Не дам.
– Так вот ты всегда во всем! Гордая очень! Так и про-упрямишься всю жизнь. Сережка-то, очкарик, какие хороводы вокруг тебя выплясывал сегодня. Употелся парень. Любит, видно. А ты ни разу с ним не поплясала. Не нравится?