Кошки ходят поперек - стр. 42
– Кокосов! – Зучиха повысила голос. – Что произошло?! Расскажи!
– Я подавился яйцом, – сказал я.
Класс заржал.
Старый скрипнул зубами так громко, что услышал даже я. Впрочем, металлокерамика у него в челюстях вообще была вечная, можно рельсы перекусывать, не страшно. А вот Вера Халиулина, сидевшая за предпоследней партой, с испуга даже слегка сместилась вправо.
– Прекрати немедленно строить из себя идиота! – топнула ногой Зучиха.
– А чего? – растерянно огляделся я. – Я на самом деле подавился яйцом. Оно у Аверьяна Анатольевича выкатилось из куртки…
Класс заржал еще громче.
– Это было куриное яйцо, – принялся объяснять я. – Или перепелиное. Автол… Аверьян Анатольевич взял его на обед, потом он поскользнулся, упал, и яйцо выкатилось и закатилось за гири…
– За какие еще гири? – спросила Зучиха.
– За разные. Они были разного достоинства. Были гири в шестнадцать килограммов, были гири в двадцать четыре, были гири…
– Довольно! – перебила меня Зучиха. – Хватит…
– Это яйцо стукнулось о гирю и разбилось, а я зачем-то взял его и съел. И подавился…
Лицеисты лежали. Даже Лара улыбалась, я видел это. А чего, собственно, это ей улыбаться? Я же из-за нее подавился этим тупым яйцом.
– Расскажи про инциндент в раздевалке, – потребовала Зучиха.
– Ну да, инциндент в раздевалке…
– Вот и я о том же, – встрял Чепрятков. – Захожу я, значит, в раздевалку, а там такой инциндент[4], мама дорогая…
– Ребята, хватит идиотничать, – Зучиха переключилась на толерантность, – мы все оценили ваше чувство юмора. А ты, Кокосов, постыдился б хотя бы своего отца!
Я устыдился и принял покорный вид. Надо продемонстрировать раздавленность, сделать приятное старушке Зучихе, в конце концов.
– Кокосов! Расскажи нам, за что ты избил Гобзикова?! За что? И не вздумай отпираться!
– За что? – удивленно спросил я.
– Да, за что?! – Зучиха обняла кафедру с такой силой, что дерево хрустнуло, а мамонт из мамонтовой кости подскочил.
– Да ни за что, – ответил я. – Мы просто подрались…
– Просто подрались?! А то, что его мать мне звонила вся в истерике?
На это я не нашелся что ответить. Мать в истерике – это серьезно. Было, правда, у меня искушение ответить, что и мой старый тоже в истерике, но, я думаю, это было бы уже чересчур круто. Мне бы не простили, мать – это святое.
– За что ты его побил? – Зучиха уставилась на меня психоаналитическим взглядом. – За то, что его мать работает в магазине, а твой отец глава фирмы?
Класс дружно поглядел на старого.
Я тоже растерянно оглянулся на него. Он все-таки являлся не главой фирмы, а юристом и совладельцем, и он уже не был пятнистым, был равномерным. Мобильник раскладывался и складывался быстро, приближаясь к скорости невидимости. Скоро сломался бы, корейский тигр не выдержал бы, даже тигры не вечны.