Кошачий король Гаваны - стр. 4
– Я немного умею играть на конге, – нерешительно признался я.
– Я не об этом. – И тут друг задумался. – Может, тебе присоединиться к группе сальсы или что-то в этом роде?
– Я не особо хорошо играю.
Мама заставляла меня ходить на занятия по музыке.
– Когда Фидель умрет, мы вернемся в Гавану, – говорила она мне. – Мои старые приятели услышат тебя и скажут: «Эй! Ну конечно, это же сын Марии».
Это была ее мечта, не моя. Может, мама и заявляла, что оставила Кубу: «Не забывай, мы теперь американцы». Но у нее на столе всегда стояло фото гаванского Малекона, на прикроватной тумбе лежал томик Хосе Марти, и она никогда не переставала строить планы на будущее после Фиделя.
Будущее, до которого она не дожила.
Для меня Куба была смутной мечтой, чем-то почти мифическим. Увлекательной сказкой. Мне нравилось слушать сальсу, ее ритм пробуждал мое воображение. Я представлял, как рос бы на улицах, где некогда гуляла мама. Но я не любил сальсу до такой степени, чтобы каждый день упражняться с конгами.
После смерти мамы я вовсе прекратил играть. И вообще последние два года постарался не думать ни о чем, связанном с Кубой. Стоило кому-то упомянуть Фиделя, «Буэна Виста Сошиал Клаб», эмбарго или еще что, как перед глазами вставал образ мамы, а в ушах звучал ее голос, проклинающий «этих чертовых коммунистов». Не это я хотел о ней вспоминать.
Может, со временем пройдет.
– А тебе и не надо играть хорошо, – заявил Латук. – Просто найди других таких же дилетантов.
Я уставился на друга, долго молчал, а потом меня осенило:
– Крейгслист!
– Он самый, – ухмыльнулся Латук. – Чудный сетевой блошиный рынок.
Несколько дней спустя я нашел то, что искал.
«Мы играем кавер-версии известных хитов в стиле сальсы, – написал Патрик, лидер группы. – У нас есть конги, но барабанщик сломал руку. Приходи в среду, мы тебя послушаем».
– Вернусь домой поздно, – предупредил я папу в среду вечером. – Попробую играть в группе сальсы.
– Хорошее занятие, – ответил он, уныло переключая каналы с кулинарного шоу на сериал и обратно.
Я надеялся, что упоминание любимой маминой сальсы привлечет его внимание. Увы! Если после ее смерти я старался не думать о Кубе, то отец избегал мыслей о чем бы то ни было. Ну, или мне так иногда казалось.
Здание, в котором назначил встречу Патрик, оказалось местным клубом в Грэмерси.
Лидер группы встретил меня на четвертом этаже в приемной с низким потолком, строгим серым ковром и холодным освещением. Там сидели два белобородых барабанщика с бонго и тимбалами, две женщины – кажется, сестры – с маракасами и трубой и долговязый чернокожий парень, мой ровесник, с бас-гитарой. Сам Патрик, высокий бледный и со светлыми дредами, размахивал палочками в такт разговору.