Копия жены по контракту - стр. 41
Полумрак холла усиливает опасность, исходящую от темной, зловещей фигуры, стоящей в холле.
– Да пожалуйста, звони хоть президенту, – устало отвечает Рамиль, чем меня изрядно удивляет.
– Но…
– В чем твое замешательство? Ты выполнишь свою работу, не поедешь в Америку, как собиралась, но позвонить – это пустяк. Иди, звони, – кивает головой в сторону лестницы, по которой я должна подняться в спальню в сопровождении охраны.
По дороге в дом Басманова я подробно рассказала о разговоре с Рахимовым, а Рамиль молча слушал, постукивая по рулю пальцами и кивая головой. Теперь, скорее всего, он пойдет в свой кабинет, раскинет мозгами и решит, что делать дальше.
Мне нечего уже ему сказать, я измотана, выпотрошена эмоционально и просто-напросто хочу спать, но почему-то стою. Не зная зачем. Во мне всё еще теплится надежда, что происходящее – сон и я проснусь.
В глубине холла раздается звук открываемой двери. Скрип несмазанных петель больно бьет по барабанным перепонкам. Рамиль вскидывает голову и прищуривается, будто поджидает врага, но навстречу нам выходит древний изможденный старик, немного сутулый, тощий, на нем болтается одежда, он опирается на черную трость с белой костяной ручкой в виде хищной птицы.
Движется к нам медленно, дышит прерывисто, а трость мерно, гулко стучит по полу.
– Отец, зачем ты вышел? Почему не спишь? – Рамиль поспешно оказывается рядом с отцом и подхватывает его под локоть.
Нет, его голос не становится мягче и не сочится заботой о старом больном отце, он скорее недоволен, что отец выбрался в холл. Он обычно лежит? Чем он болен?
– Покажи мне эту девочку, – шепчет старик, смотря на меня впалыми глазами. Темные провалы на пергаментной коже. Жуткое зрелище. Старый беспомощный старик меня так пугает. Совсем ополоумела от нервов и страха.
– Здравствуйте, – всё, что я могу произнести, когда старик начинает меня рассматривать.
Почему он так стар? У него же достаточно молодой сын. Сколько Рамилю? Где-то сорок. Тогда, если он зачал его, допустим, в тридцать, то ему около семидесяти? Вполне возможный вариант, и ничего удивительного.
– Рак, четвертая стадия, – кашляет старик, обдавая меня гнилостным неприятным дыханием с острым запахом табака и лекарств. – Я слишком люблю свою трубку, а может, это расплата за все мои деяния.
Старик будто бы говорит сам с собой, но изучает меня цепким взглядом. Но что я могу сказать умирающему человеку? Я несильна в подобного рода разговорах. Помню, как у одной девочки в интернате умерла мать, а я, хоть и сама потеряла родителей, стояла в ступоре и молча смотрела, как другие бросились утешать, обнимать, говорить подобающие глупости. А я была так эмоционально холодна, что самой становилось страшно…