Кондотьер: Ливонский принц. Король. Потом и кровью - стр. 66
– Молчи, молчи, дура!
Явно волнуясь, он выкрикнул это по-русски, совсем без акцента. Потом спохватился, да поздно уже. Впрочем, никто внимания на слова его не обратил, не до того было – из лесу на поляну выскочили вдруг всадники на вороных конях во главе с молодым воеводою в золоченом колонтаре, в высоком шеломе, с саблею в усыпанных драгоценными камнями красных сафьяновых ножнах.
Осадив коня у самых ног Магнуса, воевода гневно скривился:
– Эт ты почто же, Арцымагнус Крестьянович, людишек моих не милуешь? Они крамолу выискали, а ты претишь!
– Здравствуй, Василий Иванович, – Арцыбашев держался твердо, как пристало истинному королю. – Люди твои опричные совсем обнаглели – с девками да младенцами воюют…
– А это уж не токмо мое дело, но и царское! А коли ты против, так я ужо…
С искаженным от ярости лицом воевода выхватил саблю.
Ударил бы… кабы не успел король вытащить заряженный пистоль. Прямо в коня и выстрелил. Захрипел конь, повалился на бок вместе со всадником.
Опричники тут же за сабли взялись… да остановились – силы-то были равные. Ландскнехты вмиг ощетинились алебардами, мушкеты выставили – поди возьми.
– Стоять!
Подняв руку, король бросил пистолет наземь и неторопливо подошел к боярину, уже успевшему подняться на ноги. Круглое лицо главного опричника побагровело от ярости, толстые губы дрожали…
– А ну, смирно!!! – подойдя, выкрикнул ему в лицо Леонид. – Стоять, я сказал! Ты кем себя возомнил, пес худой? Против царя Ивана Васильевича пошел, гнида?! Государь мне велел тут порядок бдить, а ты все дело портить удумал? Людишки твои великого государя позорят, а ты потакаешь?!
– Мхх…
Спал с лица воевода. Притих. Поклонился даже – понимал, чем все обернуться грозит. Однако злоба в глазах его стояла лютая. Злоба и ненависть. Хотя расстались мирно – каждый остался при своих. Опричников пришлось воеводе отдать, а девчонка осталась у Магнуса. Мертвую же похоронили здесь же, у ручья. Той, что выжила, сестра то оказалась, младшенькая.
– Тебя как звать-то? – подойдя к молившейся на коленях девушке, тихо спросил Арцыбашев.
– Алена я, – несчастная коротко вздохнула. Она уже больше не плакала – не могла, и не дерзила, просто сидела в мужском сером кафтане – никакая – и не думала, похоже, уже ни о чем. И больше ни на какие вопросы не отвечала.
А потом, как уехали все, попыталась повеситься. На той же березе. Хорошо, Альфонс ван дер Гроот вернулся, у ручья фляжку забыл. Голландец-то Алену из петли и вынул, вновь к королю привел.
– Ты что это делаешь-то? – грозно нахмурился Магнус. – Не ты себе жизнь давала – не тебе и отнимать. То Господа дело, Божье.