Колыбель за дверью - стр. 25
– А понравилось больше всего что? – поинтересовался Максим, разливая чай.
– Понравилось?.. Барселона понравилась очень: Гауди. Церковь Святого Семейства, дворец Гуэля, дома Мила и Бальо – это такая замечательная архитектура – странная, несуразная и притягательная – нужно видеть. У дизайнеров есть такой слоган – «Всё уродливое прекрасно!». Дом Мила это каменоломня, а Бальо, словно шкура дракона, представляешь?.. На картинках не то – всё равно, что чай пить с пирожными вприглядку… Да! – Наташа спохватилась, открыла пакет и достала оттуда упаковку со свежими пирожными. – Это к чаю… А это тебе, Максим, тоже в Барселоне купила. Тебе на память о Наташе, хорошо? – она достала большой картонный куб и поставила перед Картузовым. – Посмотри, нравится?
Картузов, у которого ёкнуло в груди от слов: «Тебе на память», молча, с некоторым усилием, поднял крышку и посмотрел на содержимое. Ящичек был очень плотный: какой-то двойной несминаемый картон с жёсткой пластиковой прокладкой между слоями. Внутри всё было заполнено синтетической соломкой. Он вынул упаковку рукой – из под соломки выглядывала какая то бронзовая фигурка. Картузов достал её и поставил на стол. Это оказалась скульптурка Дон Кихота с копьём, верхом на лошади. Сделана она была весьма искусно, с глубокой проработкой деталей, не карикатурно и по виду напоминала антиквариат. Максим молча смотрел на неё.
– Тебе не понравилось, Максим? – забеспокоилась Наташа.
– Неблагодарность – дочь гордости и один из величайших грехов, какие только существуют на свете, – процитировал Максим. – Спасибо огромное! Очень мило и здорово, Наташа… Это я?
– Это просто память. А ты – ты мой светлый рыцарь, Максим.
– Почему – память? Ты больше не придёшь? Уезжаешь, да?
Наташа молча пила чай и не отводила от Максима глаз. А глаза у неё были большими, синими и печальными.
– Я грущу, Максим. Никогда не думала, что бывает грустно от радости, а теперь мне грустно, оттого, что сбылась мечта моя, на которую я не питала, даже, надежду.
– Ты загадками говоришь, Наташа, объясни, – попросил Картузов, догадываясь о причине её радости.
– Владимир отпустил меня. … Охрану снял совсем. … Говорил со мной по телефону – видеть он меня не желает, я поняла. Он сильный. А сейчас – ущербный, без руки, слабый, едва жив остался. Долго ещё лечиться. На многое смотрит по-другому. Он не хочет мне показать слабость, не хочет, чтобы я видела его калекой. … Объяснил, что женат, меня обманывал, и дочь у него есть. Прощения не просил, нет. Сказал, что я свободна, как птица вольная и могу ехать, куда захочу. Дарит мне серьги и перстень, дорогие очень, ещё денег – тридцать тысяч долларов, наряды… Отказаться нельзя – обидится, накажет. В благородство играет. Предлагал квартиру купить мне, на одну комнату, хорошую, тут в Петербурге. Но я сказала – скучаю, поеду домой, в Ригу. Я боюсь этот город. Петербург – прекрасный, великий демон, но я его боюсь навсегда. Вдруг Владимир передумает – спасения не будет. Хочу уехать скорее. Хочу в Ригу, к маме.