Колдовской ребенок. Дочь Гумилева - стр. 7
Несколько мгновений Энгельгардт не мог справиться с удушьем. Отвращение оказалось уж слишком физическим, даже не моральным.
Нож упал на пол, обещая гостя.
Николай Александрович осторожно пытался выровнять дыхание. Нельзя, нельзя умирать, нельзя расслаблять нервов. Вот это мерзостное зверьё – в одном доме с моей женой, с Аней, с Галей, с Леной, с Леной…
Не в гнусностях ужас, ты не поймешь их по неведенью твоему, ужас в самом воздухе, которым ты дышишь…
Дитя под анчаром. Как тебя уберечь от ядовитых его миазмов? …
Осторожно наклонившись, Николай Александрович поднял и положил в раковину нож. Услышанная мерзость словно бы состарила его на год разом. Нет, нельзя. Не дождетесь.
Картошка и готова меж тем. Кот, что ли, уволок прихватку? С разбойника станется.
Три звонка в дверь. Вроде бы никого мы не ждём. Прежде, чем пойти открывать, Николай Александрович перенес сковородку, прихваченную вместо пропавшей ухватки полотенцем, в комнату. Распорядился, чтобы Лена достала тарелки и приборы.
Гнусная баба, уже завершившая свою телефонную беседу, нарочно копошилась в темноте коридора. Подобным манером пролетарское население квартиры обыкновенно достигало двух целей: и демонстрировало, что пренебрегает открывать дверь на «чужие» звонки, и утоляло любопытство. Второе было много худшим злом.
Энгельгардт всегда держал эти обстоятельства в голове. Лица его соседке видно все одно не было, но голос при виде вошедшего прозвучал ровно и непринужденно:
– Ну, разутешил старого приятеля. Давненько не заглядывал к нам. Всё в трудах? Заходи, заходи, милости прошу, как раз с внучкой обедать садимся.
Проведя гостя в комнату, Энгельгардт с облегчением отметил, что соседка так и не подняла головы из своего сундука, выступая совсем иной частью – будто не рылась в рухляди, а пропалывала морковь на грядке.
– Господи помилуй! – воскликнул Энгельгардт, когда тяжелая дверь затворилась. – Андрей, ты ли это?!
– Так переменился? – невесело усмехнулся гость.
– Не без того, что нам друг от друга скрывать подобные истины, чай не дамы. Ленок, поставь еще прибор! Но не о том речь. Просто и не знали, как поминать-то тебя: за упокой или во здравие…
– И как поминали? – профессор лингвистики Солынин осторожно опустился на предложенный жестом стул.
– Во здравие. И, благодарение Богу, видим если не здравым, то живым. А ты узнаешь Андрей Иваныча, Лена?
– Здравствуйте. – Что-то поняв, девочка взглянула на гостя серьезно, без приличествующей улыбки. – Я вас не узнаю, но я вас помню. И у меня сохранились некоторые игрушки от вас. Те, в которые мне меньше нравилось играть.