Колдовской ребенок. Дочь Гумилева - стр. 6
Сплетни продолжают изливаться, повторяются по десять раз, обрастают подробностями старые, измышляются новые… Будто бы, услышав предложение руки и сердца, Аня упала на колени и заявила, что «недостойна такого счастья».
Безумие какое-то, но ведь и этому верят. Имеет ли хоть малое представление эта богемная публика о том, какое поведение мыслимо для урожденной Энгельгардт, а какое невообразимо? А случись бы с Аней подобное неприличие, затмение, что ль, найди, стал бы Nicolas откровенничать с посторонними о жене? Бред.
Дураки или мерзавцы? Или попросту судят по себе, эти выскочки. Невоспитанные, расхлябанные, развязные. Естественный такт молодой женщины, молодой жены, старавшейся в обществе говорить поменьше и держаться в тени, трактовался как «этой кукле нечего сказать».
Кое-кто, очевидно, впрочем, не глуп.
Уметь надобно при живом муже поставить себя не только вдовой предыдущего, но и единственной существующей вдовой. Малороссия, прости господи. Особый менталитет.
Не больше пяти минут – только чтобы обжарилось до золотистой корочки. В Крым бы ее, этой былинке надобен не туманный Петербург, а солнце, тепло, запах нагретых водорослей и хризолитовая, чистая волна… Воротится жена, стоило бы обсудить. К чему нам последние эти вещицы «на чёрный день»? Куда уж черней, когда недоедает и не дышит свежим воздухом дитя? Два бронхита за год…
– Алё!! Алё… Танюша, ты, что ли? Чего давеча-то не зашла?
Резкий, крикливый голос, донесшийся из коридора, ударил по нервам. Соседка Анюта. Больше всего в этой дебелой сорокалетней бабище Энгельгардта спервоначалу раздражало совпадение ее имени с именем дочери. Впрочем, вскоре выяснилось, что (не по невежеству, но в пылу борьбы с «поповщиной») она и в документах записалась не Анной, но Анютой Власьевной.
Да ладно, что я как мальчишка. Велика важность, хоть бы и Анной звалась. Гюрзу вон тоже Анной зовут.
«Анна Первая».
«Проще разобраться, говоря «Анна Пожилая» и «Анна Молодая», – парировал как-то в уличном разговоре Энгельгардт, превосходно зная, что все будет передано по адресу.
Ах, невыносимо! Зачем эта баба орёт так, что телефон представляется вовсе лишним предметом?
– Ах, вона что… Да, дело серьезное. Может, ещё ошиблась? Ну, тогда конечно… Когда того, избавляться-то пойдешь? Танюх, да ты чё, сдурела?! Какое такое «подумаю»? Такое ярмо на шею вешать! Ты, девонька, даже думать не моги, а благодари родную советскую власть. А есть за что! Нашей сестре теперь – не жизнь, а сплошная са-ни-та-ри-я! И бесплатно, и безопасно, и все блестит, сиделочки в крахмальном бегают… Ты так не живала, как мы в твои годы… Бывало как: сунешь луковицу-то куды следует – и ходишь не знаешь, сдохнешь-выживешь. Чего? …Вот, аж не знаешь, зачем луковицу! Хорошо живете, нынешние… А то, что корни она пускает… Если свезёт. Потом и дёрнула ее – вместе с пащенком. Чего ржешь-то, дурища? Нам не до смеху приходилось. Опасно это. Да еще сколько ходить-то с луковицей с этой… А супостат пристает, ты ему, больна, мол… И вправду больна делаешься… Запрещали, да. Супостату чего: знай плоди! Теперь свобода. Свобода да уважение к женским правам.