Когда мы танцевали на Пирсе - стр. 2
– Кто чудесный?
– Один мальчик, – встряла Бренда. Личико у нее было самое серьезное. – Морин сейчас глядела на мальчика.
– Вот как? А папочку своего Морин больше не любит, что ли?
– Его звать Джеком, папа.
Папа закивал:
– Надеюсь, у него хорошие перспективы.
– Что это – перспективы?
– Я хотел сказать: надеюсь, у него хорошая работа и он сможет тебя обеспечивать.
– Он ведь еще мальчик, папа. Навряд ли он работает.
– Значит, ему надо поискать работу. Причем прямо сейчас. Может, в шахту его отправим?
Мне стало смешно.
– Папа, ты просто клоун!
– Ничего подобного. Хоть Бренду спроси. Ну-ка, Бренда, клоун я или нет?
– Ты не клоун, ты мой папуся.
– Вот и видно теперь, кто в школе будет лучше всех. Конечно, Бренда О’Коннелл! Давай полезай ко мне на закорки.
Бренда не заставила себя упрашивать, я взяла папу за руку, и вместе мы пошли к дому. Едва мы открыли дверь, как я учуяла папино рагу. И впрямь слюнки так и потекли.
– И хлебушек есть у нас, можно его в подливку макать. Правда, папа? Правда? – повторяла Бренда.
– Ну да. Я сам нынче испек целый каравай, специально для моих девочек.
Я засмеялась:
– Рассказывай! Ты его в булочной купил!
– Ой, подловила, подловила! Тебе бы детективом быть, Морин.
У Бренды глазенки округлились.
– А мне, папочка? Мне можно детективом?
– Конечно, родная.
– А кто это – детектив? – спросила Бренда.
Папа потрепал ее по волосам:
– Детектив – он вроде полисмена.
– Нет, полисменом я не хочу.
– Тебя никто и не неволит, солнышко. Вот что, давайте-ка пообедаем на крыльце.
Только этого не хватало – чтобы золотоволосый Джек увидел, как я хлебом подливку собираю! И я скрестила за спиной пальцы и пискнула:
– Что-то меня знобит, папа. Лучше в кухне пообедать.
Папа немедленно приложил ладонь к моему лбу:
– Знобит? Ты простыла, милая?
– Нет, просто озябла.
– Тогда, конечно, будем обедать в кухне.
На самом деле меня не знобило, а наоборот, в жар кидало. И день выдался ясный – солнце так и пекло в кухонное окошко, – и рагу было только-только с огня, обжигающее.
– Морин, ты вся красная! – воскликнула Бренда. Подливка текла у нее по подбородку.
Папа снова принялся щупать мой лоб.
– В комнате побудешь до вечера, Морин.
– Нет-нет, папочка! Я не заболела, не думай.
– Точно?
Я пару раз подпрыгнула – пусть папа сам посмотрит, что со мной полный порядок.
– Видишь, папа, я здорова.
– Что ж, если ты уверена… Хотя мама тебя во двор не выпустила бы.
– Но ты-то выпустишь, папочка?
– Вот хитрюга! Вокруг пальца меня обвела!
Я вернулась к рагу. Зачерпывала его ложкой – такое густое, сытное. Нередко попадались мясные нитки (они застревала между зубов), и было сколько угодно морковки, порезанной большими кусками, а поверху плавало белое выжаренное сало – словом, объедение сплошное. Я отломила изрядно хлеба – и в подливку его. Хлеб намок, стал коричневым и совсем мягким.