Кое-что ещё… - стр. 5
Тут я и остановилась – это было уже чересчур. Я не хотела знать подробности личной жизни родителей, особенно те, что могли разрушить мою веру в искренность их любви. Так что я убрала дневник к остальным восьмидесяти пяти блокнотам, вышла из темной комнаты и не открывала их вплоть до маминой смерти спустя тридцать лет. Но, как бы я ни пыталась делать вид, что дневников не существует, они то и дело попадались мне на глаза: на книжных полках, в кухонных ящиках и на тумбочках. Однажды, просматривая новый фотоальбом “Сто один цветок”, в нем я нашла дневник, озаглавленный “Кто сказал, что ты безнадежен?”. Он словно нашептывал мне: “Открой меня, Дайан. Прочти меня, Дайан”.
Ну уж нет, второй раз я на это не решусь. Хотя, надо сказать, меня восхищало мамино упорство – она продолжала писать, будучи абсолютно уверенной, что ее творчество никто и никогда не прочтет.
О чем она писала? О том, каково это – начать учиться, когда тебе уже сорок. Каково вообще учиться чему-то новому. Писала о всех бездомных кошках, которых приютила за свою жизнь. О своей сестре Марти, которая заболела раком кожи и лишилась большей части носа. О том, как ей страшно стареть. На страницах дневника за 1990 год, когда заболел раком мозга папа, она обрушивала потоки ярости на болезнь, пожиравшую ее мужа. Записки того времени поразили меня отточенным до совершенства слогом. Мне показалось, что, заботясь об умирающем муже, она стала любить его немного иначе – так, как любила бы его женщина, которой мама всегда хотела быть.
Пыталась сегодня заставить Джека поесть. Бесполезно. Через какое-то время сняла очки, прижалась к нему и прошептала, что скучаю. Потом начала плакать. Не хотелось, чтобы он заметил мои слезы, так что пришлось отвернуться. А Джек… Обессиленный, истощенный, он достал из моего кармана платок и, взглянув на меня пронзительно голубыми глазами, медленно, обстоятельно, как он всегда это делал, стер с моего лица все до последней слезинки. – Мы справимся, Дороти.
Но он ошибся. В конце мама ухаживала за папой, словно он был одним из ее детей – таким же, как Рэнди, Робин, Дорри или я. Но кто мог позаботиться о ней самой, когда она нетвердой рукой выводила страшные строки: “Июнь 1993. Сегодня узнала, что у меня Альцгеймер. Как страшно”. С этих слов началась мамина борьба с потерей памяти, продолжавшаяся пятнадцать лет.
Она не перестала писать. Когда сил не хватало на целые параграфы, начала заполнять дневники фразами: “Быть может, мы причиняли бы друг другу меньше боли, если бы просто чаще касались друг друга”. Или “Уважай себя”. Или просто – “Так, быстро соображай: какое сегодня число?”. Иногда попадались странные записи: “Голова свернула куда-то не туда”. Потом, когда и фразы стали маме не по силам, она перешла на отдельные слова: “АРЕНДА. ПОЗВОНИТЬ. ЦВЕТЫ. МАШИНА”. И, конечно, самое ее любимое слово: “ДУМАЙ”. После слов были числа и цифры. А после них – уже ничего.