Кочевая жизнь в Сибири - стр. 21

Я откровенно сказал майору, что он может написать это кошмарное предложение на большой табличке и повесить её мне на шею, но что касается научиться произносить его, я не мог и даже не думал попытаться. Позже я узнал, что он воспользовался моей неопытностью и доверчивостью и дал мне несколько самых длинных и трудных слов своего варварского языка, сделав вид, что они якобы о еде. На самом деле это можно было сказать гораздо проще, и совершенно не нужно было выбирать особо сложные слова.

Русский язык, я считаю, без сомнения, самый сложный для изучения из всех современных языков. И его трудность заключается вовсе не в произношении. Все его слова пишутся фонетически, и имеют только несколько звуков, которых нет в английском, но его грамматика исключительно сложна и запутана. В русском семь падежей и три пола, и поскольку последние не подчиняются никакому определённому порядку, а являются чисто произвольными, для иностранца почти невозможно выучить их так, чтобы давать существительным и прилагательным их надлежащие окончания. Его словарный запас очень велик, а идиомы имеют ярко выраженную индивидуальность, которую вряд ли можно оценить без тщательного знакомства с разговорной речью русских крестьян.

Русский, как и все индоевропейские языки, тесно связан с древним санскритом и, по-видимому, сохранил неизменными старые ведические слова в бо́льшей степени, чем любые другие языки. Первые десять цифр, как произносили их индусы за тысячу лет до христианской эры, были бы, за одним или двумя исключениями, понятны и современному русскому крестьянину.

Во время нашего пребывания в Петропавловске нам удалось выучить на русском «Да», «Нет» и «Как дела?» и мы поздравили себя даже с таким небольшим успехом в языке такой особенной трудности.

Наш прием в Петропавловске как русскими, так и американцами был самым сердечным и восторженным, и первые три-четыре дня после нашего приезда были проведены в непрерывной череде визитов и ужинов. В четверг мы совершили экскурсию верхом на лошади в маленькую деревню Авача, расположенную в десяти-пятнадцати верстах через залив, и вернулись, очарованные пейзажами, климатом и растительностью этого прекрасного полуострова. Дорога шла по склонам травянистых и лесистых холмов, над прозрачной голубой водой залива, между рощиц белоствольных берёз, открывая вид на крутые фиолетовые мысы у выхода в море и длинные хребты живописных заснеженных гор, простирающихся вдоль западного побережья до белого уединенного пика Вилючинского, на расстоянии тридцати или сорока миль. Растительность в своей роскоши была везде почти тропической. Мы могли бы собирать букеты цветов, почти не нагибаясь в наших сёдлах, а высокая дикая трава, по которой мы ехали верхом, во многих местах была нам по пояс. В восторге от того, что мы нашли климат Италии там, где ожидали колючий ветер Лабрадора, и воодушевлённые красивыми пейзажами, мы оглашали окрестные холмы американскими песнями, кричали, перекликались и носились на наших низкорослых казачьих лошадках, пока солнце не предупредило нас, что пришло время возвращаться.