Книжка‑подушка - стр. 20
Глава первая. Папа, Европа и один двадцатилетний молодой человек.
Глава вторая. Рим, Просвещение и брюхи архитекторов.
Глава третья. Prima parte: французский либертинаж и римское знаточество.
Глава четвертая. Неаполь и Венеция.
Глава пятая. Seconda parte: гротески и каприччи.
Глава шестая. Тюрьма и «Тюрьмы».
Но помимо этого там будет еще и вступление, нулевая глава «„Тюрьмы“ Пиранези в 2012 году». По этому поводу Аркадий прислал мне письмо, в котором просил «сосредоточиться на минутку и представить себе все ассоциации, возникающие при словосочетании „Тюрьмы“ Пиранези, по принципу, я говорю „морковка“ и выдаю: фарфоровая фигурка ЛФЗ кролика, впившегося зубами в морковку, у него рожа хищная, но славная – пятидесятые, время обветшания сталинизма, сказка Гофмана про огородницу Анну, на которой король овощей хочет жениться, она кольцо вокруг морковки на грядке оставила, вроде как и королева, но муж – морковка, морковный сок, яппи, Федор Павлов-Андреевич со своим морковным соком и свежим цветом лица, морковка около явно фальшивой подписи P. Bril на маленькой картинке на меди, изображающей Христа и Жену Самаритянскую, и рыжий цвет некоей умеренной радости – примерно так, причем именно ассоциативный ряд, даже без выводов».
Вот такое письмо я получил от Ипполитова и прочел его нашему общему другу художнику Николе Самонову, который тут же предложил такой ряд:
Высокие своды, и вообще много воздуха (в отличие от брежневских квартир).
Сумрачные (с перерывом) арки дома (дворца) № 18 по Фонтанке, с прозрачно-чугунными воротами Летнего сада. Как выйдешь – контрастно – ширь Фонтанки с тогда еще совсем узкой (несколько шагов поперек) набережной, всей в сиянии летнего света.
Чернота вестибюля лестницы на Моховой и, сквозь полвека не мытые стекла арочного окна – опять же торжественный летний свет – бархатный (ножной) регистр органа.
Выход на Неву сквозь ворота Львова в Петропавловской. Вообще – хоть на железной дороге – путь сквозь финские граниты проемов (пробоев) мостов и насыпей – но непременно в летний свет; зимой Пиранези не работает.
Случилось худшее. Никола оккупировал Петербург, от которого было уже не отвязаться. И у меня, увы, написалось так. Страшная модерновая люстра, которая висит над моим столом: на цепях, громоздкая и черная, из дешевого металла, в неовизантийском вкусе к 300-летию дома Романовых; в ней есть что-то утилитарно-величественное и репрессивное. Тюрьма, дарующая свет.
Русские денди 1970–1980-х годов, в которых нет ни свободы, ни воли, зато много фрустрированной элегантности.