Книга живых - стр. 35

«Мне отмщение, и аз воздам», – пробормотал отец Анатолий. И добавил:

– Аминь!

– М-да! Грустная история! – почему-то до этого горевший жаждой мести, теперь с грустью пробормотал казачок.

– Теперь понятно, что это за знак такой, – сказал отец Анатолий.

– Скорее всего этим крестом был награжден один из тех, кто воевал вместе с Чернецовым. Не все они погибли. Кое-кто и спасся. Вот он, наверное, этот крест, когда пришли лихие времена, и спрятал. Геройский человек, видно, был, раз награжден офицерской шашкой и этим крестом.

– Может, в станице знают, кто это? – спросил Казаков.

– Это вряд ли! – заметил казак-охранник. – Станица-то ныне с гулькин нос. Людей осталась горсть.

– А вот что у меня еще, – Анатолий, не торопясь, достал из кармана денежный знак Вешенского восстания. – Они лежали вместе со знаком – наградой для чернецовцев.

– Ох ты, боже мой! – заквохтал дед-экскурсовод. – Да кто это? Где ж ты взял? Нам бы такую в музей.

– Я и принес их сюда, чтоб вам оставить.

– Давайте тогда пройдем в музей!

Экспозиция была хороша и очень богата. Начиналась она с показа жизни и быта казаков Дона.

Тут было на что посмотреть. И лодки, на которых рыбачили казаки в древние времена. И прялки. И разного рода сеялки да веялки. Ну и, конечно, одежда. Казачьи мундиры времен очаковских и покоренья Крыма.

Все родное, все свое. Согревало оно душу Анатолия.

А когда он увидел в одном из залов экскурсантов, одетых в полную казачью форму, – старенького дедушку и внучка, – сердце его аж умилилось.

Реально: казачьему роду нет переводу.

Но умиленность эта проходила по мере того, как они двигались по залам все дальше и дальше. Потому что дело катилось к Первой мировой, а затем и к Гражданской войне.

Так что и голос старенького экскурсовода по мере движения как-то грустнел:

– Долго бились сыны Тихого Дона с красным драконом. Но в конце концов изнемогли, – так и не выходя из эпического тона и напева, подошел дед к истории Верхне-Донского восстания, которое сейчас больше всего интересовало Казакова.

– Значит изнемогли и решили что ж нам даром с братьями драться, давайте будем брататься. Ведь и с немцами братались. А тут вроде свои. И открыли фронт. Зимой. Надеялись замириться. А того не знали они по своей наивности, что красный зверь уже обозначил свои цели. И когда большевики вошли в казачьи станицы, то в соответствии с директивой Оргбюро ЦК РКП(б) от двадцать четвертого января тысяча девятьсот девятнадцатого года начали убивать, грабить и всячески унижать казаков. Ведь директива эта гласила: «Необходимо, учитывая опыт Гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного истребления. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; произвести массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью. К среднему казачеству применить все те же меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток к новым выступлениям против советской власти». И пошло. И поехало. Только наступали вечерние сумерки, как пившие и гулявшие весь день подонки-комиссары и их помощники, палачи, мародеры, доносчики вылезали на площади. Оттуда они направлялись по адресам, где можно было поживиться, пограбить и схватить новые жертвы. Эти красные банды врывались силою в любые дома, взламывали хранилища, сундуки и выгребали все, что попадалось на глаза, – одежду, утварь, белье. Потом они срывали иконы, топтали их. Хватали хозяина дома и тащили его в подвал. Оттуда расстрельная команда вытаскивала осужденных на смерть. Их вывозили якобы «для отправки в Воронеж». На улице казаков окружал конвой и ударами прикладов ускоренным маршем гнал их в песчаную степь. Там, в безлюдной степи, их казнили. Рубили головы, вырывали языки, кололи штыками, расстреливали. Тела бросали на растерзание зверям. Наутро палачи возвращались обратно в станицы. А к расстрельным ямам, которые обычно были не очень глубокими, пробирались бродячие собаки. И грызли трупы… Так что иногда в станицах люди находили то чью-то обглоданную руку, то еще какие-либо кости…