Клятва - стр. 33
– Конечно, предупрежу, – заверил меня Арон, и я видела, что он говорит правду. Взяв меня под руку, он тем самым напомнил, что остается моим другом. Что я могу ему доверять.
Успокоенная его присутствием, я положила голову ему на плечо.
– Сколько раз говорить, что это была случайность? Я не поняла, когда она перешла на термани. – Я устала оправдываться, но сколько бы раз я ни повторяла одни и те же слова, отец все равно был недоволен.
Он слишком волновался.
Он расхаживал по комнате, и хотя у него был целый день, чтобы прийти в себя после вчерашнего инцидента в ресторане, на его плечах до сих пор лежала тяжесть содеянного мной. Того, что я едва себя не выдала.
– Чарлина, ты не можешь позволить себе такие ошибки. Ты должна быть очень осторожна. Всегда. – Он прижал мозолистую ладонь к моей щеке, и я почувствовала жар его кожи. На лбу отца собрались морщины, брови сошлись на переносице. – Я за тебя беспокоюсь. Я беспокоюсь за всех нас.
– Знаю, – ответила я, упрямо не желая потакать любви моих родителей к паршону. Я предпочитала говорить на англезе. Только на нем. В этом случае не будет никакого взаимного непонимания, никаких ошибок. Хотелось бы мне, чтобы все думали так же, как я.
Он сел на диван в маленькой гостиной нашего дома. С этой уютной комнатой были связаны года воспоминаний. Я знала здесь каждый закуток, каждый камешек, каждую доску и темную щель.
В этом доме я родилась, выросла и сейчас вдруг почувствовала себя недостойной своего убежища, предав доверие отца. Я понимала – возможно, больше, чем кто-либо другой, – какую жертву он принес, чтобы обеспечить нашу безопасность.
Я до сих пор помнила тот вечер; мне было тогда столько, сколько сейчас Анджелине. В дверь нашего дома постучал человек, громко требуя отца и отказываясь уходить без ответа.
Отец затолкал меня в спальню и приказал ждать внутри, пока он не разрешит мне выйти. Или пока не вернется мать. Я подчинилась, спрятавшись под кроватью, как он велел, и была очень испугана.
Этот вечер живо стоял у меня в памяти: холодный каменный пол под босыми ногами, то, как я выбираюсь из своего укромного убежища, кукла, которую я прижимаю к груди, и слова, доносящиеся из-за тяжелой двери.
– Я слышал, что она сделала, Джозеф. Тот человек говорил с ней на термани, и она ему отвечала. Она понимала, что он говорит. Она – мерзость! – Голос, полный тревоги и ярости, принадлежал не моему отцу.
– Ты ничего не слышал. Она ребенок. Она просто играла.
– Она не играла, а ты подвергаешь опасности нас всех, держа ее здесь!
Я затаила дыхание, прислонившись лбом к грубо обтесанной двери, единственной преграде, отделявшей меня от отца.