Клуб свекровей - стр. 17
Что осталось настоящего в этой жизни – старина. Застынешь перед какой-нибудь треснутой вазой или облупленной томной пастушкой XYII века, перенесёшься мыслями бог знает куда. Обкладываешь ладонями, будто вбираешь токи прошедших столетий, греешься о них – вещи даже если холодные, всё равно тёплые.
– А как вы относитесь к ковиду?
Как всякая продвинутая личность, Крамская считала ковид величайшей аферой века и заговором мирового закулисья. Ей бурно захлопали все, кроме Петра Афанасьевича. Он прекрасно справился с ролью: сидел в первом ряду, вытянув тощие ноги в продуманно немытых кроссовках, скрестив руки перед грудью. Свитер тоже надел растянутый, затрапезный, с оленями. Смотрел прищурившись с тонкой усмешкой под надушенными усами: изучал материал, как полагается инженеру человеческих душ.
Пшикая на себя утром одеколон, остался доволен отражением в зеркале: выглядит на сорок с хвостиком (хотя шестьдесят), худощавый, стройный, лицо жёлчное, с впалыми щеками. Постаревший Онегин местного разлива.
Жаль, старания пропали даром: Крамская была проста, естественна и мила, доброжелательный взгляд скользил по залу, обращаясь одновременно ко всем и к каждому в отдельности. Чаепитие отвергла: спасибо, только обедала в номере (на самом деле изжога и расстройство кишечника от местных кулинарных изысков). Летуче улыбнулась поднесённым авторским книгам членов литкружка: оставляла их в номере не разворачивая. От совместного фото отказалась: простите, не практикую. «Ещё бы, будет она своё знаменитое лицо всуе растрачивать по Запердянскам, – шепнул Пётр Афанасьевич поэтессе Гжельчик, у той личико вытянулось. – Бьюсь об заклад: оставь её навсегда в таком городишке как наш – она через неделю повесится или сойдёт с ума».
Члены литобъединения, как школяры, сжимая в руках сотенные купюры, выстроились в очередь за её новым нашумевшим романом с автографом. Пётр Афанасьевич демонстративно подпирал мраморную колонну, зябко сунув руки под мышки, по-ленински покачивался с пятки на мысок.
Но, когда все разошлись, не удержался, тайно приобрёл тяжёленький томик: на синем бархатном фоне её фамилия большими золотыми буквами. Она уже могла себе позволить – одну фамилию. Все эти дизайнерские картинки на обложках так простят, удешевляют, опошляют…
– О, сам Пётр Афанасьич, для которого не существует авторитетов! – поэтесса Гжельчик шла из туалета, держа на весу ручки, с которых капала вода: воздушное полотенце не работало. Соврал:
– Увы, не для себя. Родственница, фанатка Крамской, слёзно просила.
Ночью читал. Не понимал: как, как расставлены обычные 33 буквы алфавита, что заставляют задыхаться|и запускать пальцы в волосы: «Ах, чёрт!» Полная рыхлая баба в каменных цацках, в кофте, похожей на самотканый половик… Откуда в ней?! Вот так же заставляют полмира восхищаться и плакать Чайковский, Моцарт, Бах – 7 своевольно раскиданными нотами…