Клок-Данс - стр. 3

– Сколько продала? Все, что ли? – спросила она, увидев в руках Уиллы только портфель, но не коробку с батончиками, которую та оставила у Сони.

Уилла бросила портфель на кушетку и стянула куртку, следя за отцом, прошедшим прямиком в кухню. Уилла последовала за ним. С крючка над плитой отец снял сковородку и наигранно бодро возвестил:

– На ужин горячие сэндвичи с сыром!

– А где мама?

– Мамы с нами не будет.

Уилла ждала, что отец скажет еще что-нибудь, но тот захлопотал у плиты: зажег горелку, бросил шмат масла на сковородку и убавил пламя, когда масло зашипело. Потом вдруг стал тихонько высвистывать какую-то мелодию.

Уилла вернулась в гостиную. Элейн закончила с комиксами и теперь складывала газету – этакая неожиданная аккуратность тоже была дурным знаком.

– Мама наверху? – шепотом спросила Уилла.

Элейн чуть заметно качнула головой.

– Она ушла?

– М-м-м…

– Что случилось?

Элейн пожала плечами.

– Она разозлилась?

– М-м-м…

– На что?

Опять пожатье плечами.

Да что ж такое? Их мама, самая красивая, самая энергичная и умная среди школьных мам, иногда вдруг ни с того ни с сего взрывалась. Обычно доставалось отцу. Порой – Уилле или Элейн, но отцу чаще. Ведь мог бы извлечь урок, думала Уилла. Но чего извлекать-то? Для Уиллы он был идеален, она его любила больше всех на свете. Забавный, добрый, мягкий, он никогда не брюзжал, как Сонин отец, и не рыгал за столом, как папаша Мэдлин. «Меня не проведешь! – кричала мама. – Я вижу тебя насквозь! Все эти твои “да, милая, нет, милая” – просто агнец божий!»

Агнец божий. Уилла не вполне понимала, что это значит. Видимо, папа в чем-то напортачил. Уилла плюхнулась на кушетку и посмотрела на сестру, которая укладывала аккуратненько свернутую газету на стопку журналов.

– Она сказала, с нее хватит, – чуть слышно проговорила Элейн, почти не разжимая губ, словно чревовещательница. – Мол, пускай сам управляется с хозяйством, раз такой умный. Назвала его ханжой. И святошей.

– Святошей? – Уилла нахмурилась. Вроде это хорошее слово, нет? – А он что?

– Сперва молчал. Потом – жаль, говорит, если ты так думаешь. – Элейн подсела к сестре на самый краешек кушетки.

Недавно гостиная подверглась обновлению и теперь выглядела современно. В гарреттвильской библиотеке мать набрала книг по декору, а ее подруга по Маленькому театру[1] принесла образцы тканей, которые они разложили на кушетке и двух одинаковых креслах. Одинаковость – это прошлый век, сказала мама. Теперь одно кресло было обито голубоватым твидом, другое – в сине-зеленую полоску. На смену ковру от стены до стены пришел белесый палас с бахромой, сквозь которую проглядывали темные половицы. Уилла скучала по ковру. Когда их старый дом в белой дощатой обшивке содрогался под порывами ветра, с ковром в нем было как-то надежнее и теплее. И по картине над камином – корабль под всеми парусами в блеклом море – она тоже скучала. Теперь там висел какой-то расплывчатый круг. Но всем прочим Уилла гордилась. Вот бы твоя мама переделала