Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая - стр. 78
– Но, дорогая…
Пепа вновь села на диван и демонстративно вытянула свои стройные длинные ноги, соблазнительность которых лишь подчеркивала легкая ткань платья, скроенного по последней парижской моде. При этом ее движении край платья немного приподнялся, обнажив изящные лодыжки. Грациозным ленивым движением она опять взяла гитару и запела еще тоскливей:
Мануэль, опять вспомнив о проклятом письме, поцеловал ребенка в лоб и осторожно передал маленького Игнасио дуэнье, попросив ее уложить мальчика спать. Как только они скрылись за дверью, Мануэль взял гитару из рук Пепы, осторожно отставил ее в сторону и молча сел, положив дразнящие ноги возлюбленной себе на колени.
– Ты, в конце концов, накаркаешь мне беду, – сказал он и поведал историю с письмом. – Так что, ты, быть может, недалека от истины в своем романсе.
– Все может статься. И твой сыночек так и останется бастардом.
– Ах, Пепа, это совсем не шутки…
– Но кто здесь шутит? Дай мне папелито.
Годой дотянулся до столика, раскурил для Пепы длинную и тонкую севильскую сигарету и попытался оправдаться.
– Я, конечно же, предпринял кое-какие меры, но как доложить об этом королеве! Боюсь, она не решится сместить великого инквизитора, а тот, в конце концов, так или иначе получит ответ от Папы, и…
– А, Мануэлито, не сгущай краски. Королева все равно никому тебя не отдаст. Если только…
– Что, если только?..
– Если только ты не перестанешь время от времени спать с ней, – полные губы Пепы сложились в презрительную усмешку и она сняла ноги с его колен, дразнящее проведя при этом оголенной лодыжкой едва ли не перед самым носом Годоя.
– Но, глупышка, ты же знаешь… – с досадой встав начал Мануэль, ибо этот разговор повторялся с завидным постоянством.
– Все знаю, хабладорито, и даже больше, чем все. Только такое знание не нуга, и от него мне не слаще, – и Пепа вновь потянулась за гитарой.
– Пепа, прошу тебя, не надо, – поймал он ее сухие пальцы. – Пойми, пока я не найду какого-нибудь хода, чтобы отбить эту коварную атаку святош, мне не до веселья. Конечно же, при дворе я никому не подаю вида, но с тобой-то я могу быть откровенен, не правда ли? – Мануэль вновь сел на диван на этот раз вплотную к своей возлюбленной. Желание все больше начинало разбирать бывшего гвардейца.
– Твоя правда, хабладорито, твоя. Но у меня есть и своя. И заключается она в том, что только тот настоящий мачо, кто может бросить все свои печали, да сделать хотя бы раз в жизни действительно то, что хочется ему, а не кому-то другому.