Киевский котёл - стр. 46
Так и оказалось! Вскоре к залегшим на опушке немцам присоединились еще двое: один притащил противотанковое ружье, другой – его напарник – принес в железном ящике боекомплект.
– Огонь! – заорал я, и голосишко мой потонул в грохоте пушечного залпа.
Задыхаясь в пороховом дыму, отчаянно потея и ярясь, мы снаряд за снарядом расстреливали боекомплект.
– Целься хорошенько! С Божьей помощью! За веру! – запальчиво орал старик. Громовой, хриплый его бас спорил с грохотом пушки.
Вдоль опушки леса стлались дымы, сновали люди. Теперь их точно было несколько десятков. Тут и там вспыхивали огоньки выстрелов: нас пытались расстрелять из противотанковых ружей. Выкатить на прямую наводку пушку или зенитное орудие они не могли: дождь поливал не переставая, превращая почву вокруг нашего танка в трясину. Пули отскакивали от танка, который, казалось, мог бы раскалиться докрасна, если б не потоки ледяного дождя. Градины долбили по броне. Гул стоял такой, будто они были отлиты из металла. Мы оглохли, дышалось тяжело, но я испытывал и облегчение – азарт боя заставил меня позабыть о боли и слабости. Страх перед неминуемой смертью многократно умирал вместе с моими врагами. Теряя густоту, страх превратился в эфир. Наконец он пропал, испарился, исчез, многократно умирая вместе с каждым из моих врагов.
В хаосе грохочущих звуков мы прожили целую вечность. Тишина наступила после того, как мы исчерпали свой боекомплект. Градины превратились в капли. Барабанная дробь обернулась шорохом. Глядя в прицел, я больше не видел движения. Скоро из леса выползет тьма. Что же мы предпримем тогда? Неужели противник позабыл о нас?
Минуты текли. Их набежало на целый час. В танке было темно и очень зябко. Я снова чувствовал боль. Она возвращалась учащающимися приступами. Я стискивал зубы до скрипа, надеясь лишь на скорое забытье. Захотелось забыться в разговоре со стариком.
– У меня еще целая обойма к пистолету, – проговорил я, чтобы услышать, как звучит собственный мой голос. – Снаружи еще не темно…
В ответ старик лишь шумно вздохнул, так вздыхает у коновязи усталая лошадь. Я посмотрел в его сторону, но разглядел лишь бесформенное светлое пятно его бороды.
Тогда я посмотрел в прицел. Дождевые струи размыли очертания ближнего леса. Все плыло, постоянно, но очень медленно меняя очертания. В попытке уяснить суть этих перемен я долго всматривался в дождь. И не напрасно. Через несколько минут крайние к поляне, уцелевшие после обстрела стволы начали двоиться. Двойники группировались. Дождь начал утихать, и это обстоятельство помогло мне наконец рассмотреть людей. Опять та же история: длиннополые шинели, сапоги, пересеченные крестами портупей туловища, круглые каски, автоматы. Тени тянулись друг к другу, сбиваясь в небольшую толпу. На этот раз мне удалось пересчитать всех. Немцев оказалось ровно десять. Немного. Как раз столько патронов в моей обойме. Надо снять пистолет с предохранителя. Надо выбраться наружу – через смотровую щель целиться и стрелять немыслимо. Я снова и снова, чертыхаясь, пересчитывал немцев. Теперь мне казалось, будто их девять. Все стояли неподвижно, но по размякшей, перепаханной грязи по направлению от леса к танку быстро перемещалось нечто. Оно то ускорялось, то замедляло движение. Так двигается влекомая за веревку бумажная игрушка, шуршалка для кота. Кто-то невидимый время от времени поддергивал веревку, заставляя предмет ускоряться. Забавно. Но где же здесь кот?