Казаки в Абиссинии - стр. 57

Пусто стало в моей палатке без Г.Г. Если бы не занятия, не хлопоты с мулами, к которым невольно привязываешься, быть может, было бы и очень скучно. Во время стоянки живешь мелкими событиями. Д-ов на ночь ставит ружье, заряженное дробью, на сошки, на высоту морды шакала, к ружью привязывают мясо, от мяса веревка идет к антабке[49] ружья. Ночью по лагерю гудит выстрел. Дневальный, Д-ов бегут к ружью – ничего. Опыт возобновляют, снова выстрел, на этот раз сопровождаемый воем раненого шакала, все бегут туда, но шакал ушел. Поутру два сомалийца из соседней деревни приносят на палке связанного шакала. Передняя лопатка у него перебита, и мясо висит клочьями. Он еще жив, коричневые глаза его вяло смотрят по сторонам, пушистый, как у лисы, черный с сединой хвост протянут вдоль, он тяжело дышит. Кто-то из офицеров приканчивает его выстрелом из револьвера. В общем, шакал похож на лису. Он только немного крупнее, спина у него черная с густой проседью, брюхо рыжевато-белое, шерсть грубая, жесткая.

Крупным и радостным событием является прибытие парохода из Европы. С утра ходят на холм смотреть на рейд. Парохода нет. Наступает вечер, море темнеет, а на рейде только и видны, что французский белый стационер да черный английский угольщик… Зато, когда перед восходом расчистились дали, на севере стало видно белое сонное море, ясно определился трехмачтовый белый громадный пароход Messageries – пароход с письмами из России. Всеобщая суматоха, поспешно седлают мулов, иные идут пешком.

Весь день в лагере тихо. Читают письма, пишут ответы. За обедом разговор не вяжется. Каждый думает о покинутом доме, о далекой родине. Странно читать о морозах, гололедице, о том, что где-то холодно, скверно, сыро. Странно думать, что всё это так далеко и надолго далеко!..

Конец ознакомительного фрагмента.