Казаки в Абиссинии - стр. 52
Странный народ абиссинцы, сомали и арабы. У них в ходу только австрийские талеры чеканки 1780 года с изображением императрицы Марии Терезии. Их специально с этой датой чеканят в Австрии. Они не примут старого талера, им подавай новенький, чистый, с тонким изображением профиля австрийской императрицы. Вид наших новых талеров прельстил Магомета, и он стал покладистее.
– Demain matin huit mulets – plus bon marche. Mahomed a dit[42].
Потом, взглянув на наши 23 ящика, воздвигнутые пирамидой позади еще мало населенной коновязи, он дает мне добрый совет:
– Dis achkers regarder argent. Arabes et Somalis tuer achker et prendre argent[43].
– Et vois tu les fusils?..[44] – Ия показываю грозные винтовки караула.
– Bon, bon[45], – говорит Магомет и забирает деньги.
Новые мулы поступают в распоряжение казаков. Казаки сначала смотрят на них скептически – неужели, дескать, такая маленькая скотина сможет везти? И где у нее сила?
Но мулов чистят в две щетки, обдирают с них клещей и кормят отборным ячменем. Мулы сначала относятся подозрительно к чистке и сердито щурят свои длинные красивые уши, но ячмень их смягчает. С коновязи слышно мерное жевание, и издали виден ряд мотающихся хвостов. Чем не наша коновязь в деревне Николаевке?
В 9 часов вечера перекличка. Трубач играет зорю, поют молитвы, читают приказ. «Послезавтра от 7–8 часов утра манежная езда на новых мулах…» Военная жизнь входит в свои права. Часовые под темно-синим пологом африканского неба сменяются так же, как и под холодным небом далекого Петербурга. «Пост у денежного ящика и царских подарков охранять обязан, под сдачей…» – бормочет часовой. Смена кончена. Люди угомонились в своей палатке, бледный серп луны скрылся за далекими горами, стало темнее, в соседней сомалийской деревне умолкли шум и крики. Над коновязью раздается уханье гиены и визгливый лай шакалов. Громадный зверь проходит неподалеку от коновязи. Мы с Духопельниковым берем ружья и идем к кухне, где брошены внутренности баранов. Но никто не приходит. Мы лежим около часа и уходим домой, никого не видавши…
16 (28) ноября, воскресенье. Дика, неприютная и уныла сомалийская пустыня. По мелкому зыбучему песку поросли крупный можжевельник и колючие мимозы. Их сероватые листики еле видны среди острых белых колючек. Иные из них стелются по земле, другие подымают кверху безобразные изломанные стволы; кое-где кактус выставил из кустов мимозы бледные и мясистые листья, да сухая седая травка, пища верблюдов, мулов и ослов, поросла между мимоз. А кругом песок, то мелкий, летучий, то крупный, пересыпанный гравием. Вот русло реки сбегает вниз, камнями усыпано дно. Пустыня поднимается кверху и меняет свой характер. Пески сменяются камнем. Камни – круглые, то шлифованные, ровные, гладкие, то ноздреватые, как губка, черные и темно-серые, мелкие, с голубиное яйцо, и крупные, с большого барана – навалены в беспорядке. Мимозы становятся реже и, наконец, совсем исчезают; голая каменистая пустыня, без признака жизни, без растительности кругом. Камни громоздятся выше и выше, и горы от их черноты кажутся такими мрачными, такими унылыми. Безжалостное солнце раскаляет песок, сверкает на гладкой стороне камня, переливается в знойном голубом небе.