Кавказ. Выпуск XIII. В плену у горцев - стр. 64

Вскоре мы были поражены ужасным зрелищем: во двор нашего жилища принесли окровавленную одежду ханских нукеров. Узнав, что эти несчастные сделались жертвами мести Шамиля, мы поневоле должны были и для себя ожидать той же участи – как неизбежного последствия его решения, объявленного Снаксареву. Крики толпившегося народа и вопли женщин вывели нас из раздумья. Мы обратили наши взоры в другую сторону и увидели, что к нам во двор привели аманатов, взятых по приказанию Шамиля в Казикумухском ханстве, которым он назначил место жительства в Андии; крики и вопли принадлежали их матерям и родственникам, которые, прощаясь с ними, неистово оглашали воздух. В числе знатнейших аманатов были: Омар-бек, престарелый отец тогдашнего казикумухского хана Абдурахмана; Абас-бек, сын Гарун-бека; прапорщик мирза Заху, сын кумухского Мустафы-кади, и многие другие. Наконец, около полудня, мы оставили Кумух, в котором заложено было основание нашему восьмимесячному несчастию. Непрерывный ряд дальнейших мучений, которым подвергали нас варвары, заставлял и заставляет удивляться лишь одному: как много может вынести слабая человеческая натура! При отправлении в дорогу у нас отняли все, кроме немногих денег, бывших у офицеров, оставив затем нам одну одежду, и то лишь необходимую. Кумухцы, до тех пор рабски покорные, при виде наших страданий и унижений громко изъявляли свое удовольствие. Пленные ахтынцы остались на месте. Впоследствии мы узнали, что они получили свободу. Вероятно, Шамиль это сделал не без цели – слышно было, что он намеревался идти в Самурский округ. Из ахтынцев был убит один только прапорщик Модла, потому что попытался бежать. Начальником нашего конвоя был некто Магома, уроженец какой-то деревни из окрестностей Чоха. Мамед, кади сугратльский, и Махмуд-бек рекомендовали его подполковнику Снаксареву, как самого надежного и преданного России лазутчика. Сопровождая начальника до Рогоджаба, Магома жестоким обращением и неимоверными притеснениями, посредством которых как бы хотел нам доказать справедливость насмешки его рекомендателей, вполне уяснив нам, в чем именно заключалась его преданность русским. Судя по этому, можно было безошибочно вывести заключение о том, насколько он был нашим надежным лазутчиком.

С отчаянием в сердцах, ежеминутно готовые к смерти, мы углубились в горы. Истязания начались с первого же шага: конвойные наши, не обращая внимания на то, что мы были пешие, самым чувствительным образом заставляли нас поспевать за их лошадьми. Спустя некоторое время подполковник Снаксарев и князь Орбелиани выбились из сил и, падая от усталости, наотрез отказались следовать далее. Тогда конвоировавшие нас чеченцы посадили их верхом на своих запасных лошадей, не преминув получить за это довольно порядочную плату. Эта снисходительность несколько смягчила и прочих конвойных. Подвигаясь таким образом через горы и овраги, по дороге, годной только для вьюков, вечером мы пришли на ночлег в какую-то деревушку, название которой не помню, отстоящую от Кумуха верстах в двадцати. Здесь, как и в двух предыдущих деревнях, которые нам встретились по пути, мы были свидетелями особенной радости жителей, которую возбуждало в них наше положение. На следующий день, 24 марта, мы выступили рано и в полдень прибыли в аул Бухты, лежащий на границе Казикумухского ханства и Андаляльского общества, у подножия возвышающейся с севера утесистой горы, на которой была построена башня; на восток, по ту сторону дороги, сверкал небольшой пруд. Жители аула Бухты встретили нас несколько человечнее и без признаков ненависти. Отсюда дорога становится лучше, хотя горы постепенно увеличиваются. Вступив в ущелье, мы следовали вдоль по течению ручья, по тропинкам, удобопроходимым только для горцев и для их лошадей. На закате солнца мы прибыли в аул Могоб, имеющий около двухсот дымов и лежащий в ущелье, на левом берегу ручья, между обрывистыми скалами. Здесь мы остановились на ночлег и со стороны жителей встретили все то же равнодушие.