Карма - стр. 4

Фортепьянная соната № 23 фа минор.

Двадцать три минуты между первым и последним прикосновением пальцев к клавишам. Двадцать три минуты до дома от места, где останавливается автобус. По гравиевой дорожке – в музыку, которую играет мата.

Я слышу ее, еще не видя открытое, подпертое снизу книжкой окно. Мелодия вырывается в пространство между подоконником и рамой. Вьется по дубовой роще и улетает в поля. Развевается по ветру, как длинный сорвавшийся с шеи шарф.

После трех часов дня мата играет только Бетховена.

Соната, – объясняет она, – моя любимая музыкальная форма. В сонатах четыре части. Как четыре стихии или четыре стороны света.

Я выхожу из автобуса в конце нашей подъездной дорожки, но не бегу домой по ней, а срезаю напрямик.

А в «Аппассионате», Майя, частей не четыре, а три. Первая, Allegro assai, – быстрая, энергичная и веселая. Andante con moto медленнее и похожа на гимн, в нее нужно вслушиваться. Последнюю, Allegro ma non troppo presto, надо играть страстно, как будто у тебя совсем не осталось времени.

Если срезать через луг, я успеваю к третьей части.

Всего три части. Как три возраста жизни.

Поймав ритм, я бегу по осенней стерне. Andante con moto подгоняет меня. Быстрее, – велит пианино. – Беги, Майя, беги.

Когда я подбегаю к дому, над прерией громом прокатываются финальные аккорды второй части и без передышки начинается Allegro ma non troppo presto. В кухне я скидываю ботинки в пыльный угол и через ступеньку несусь наверх. Там на площадке я распахиваю дверь и вижу, как раскачивается похожая на метроном длинная черная коса маты. Руки летают, как бы свободные от тела, пальцы ударяют по черным и белым клавишам. Она играет так, будто дом грозит вот-вот упасть, и только ее музыка его от этого удерживает.

Последние две минуты я слушаю, затаив дыхание. Эта музыка повергает в отчаяние.

Но есть в ней и еще что-то.

Что-то, едва проглядывающее в Allegro, в его отрывистых музыкальных фразах. Неужели я слышу в них любовь? Не начальную нежную привязанность, когда любящие и вообразить не могут, что их сердца будут когда-нибудь разбиты, а любовь во всей ее сложности, с подлеченными временем разочарованиями и горечью измен.

Как в «Ромео и Джульетте». Смертельная вражда между семьями. Монтекки и Капулетти. Кхурана и Двиведи строили друг другу козни, старались разлучить юных влюбленных.

Но отец мой, рассказывала мата, был настоящим воином, статным и величавым. Тюрбан у него был словно отлит из бронзы.

А отец, когда удавалось расшевелить в нем воспоминания, говорил, что мама вся сияла, словно ее тело было единственным источником света в комнате. Благодаря ей исчезали все тени – и там, где она в этот момент была, и вообще во всем мире.