Карма - стр. 3
Это моя жена, – пытается он умилостивить стюардессу.
Я понимаю, – отвечает она. – Но ради общей безопасности…
На время взлета он засовывает урну под сиденье.
Прости, – говорит он шепотом моей маме. – Тебе не место у меня в ногах.
Милая Майя, позаботься об отце.
Вы будете очень нужны друг другу.
Вина
Бапу раздавлен горем и угрызениями совести.
Меня он тоже винит.
Где ты была? Почему оставила мать одну?
Какие такие твои дела могут быть важнее нее?
Я не нанималась ее сторожить! – прокричала я и убежала далеко в поля.
Отец говорит, что мата совсем пала духом, пока дожидалась меня.
(Что она в это время играла?
Моего любимого Баха?
Или Шуберта?
Нет, скорее всего Бетховена.)
А где была я?
Почему не прибежала из школы прямо домой, как делала это каждый день?
Потому что мне надо было кое-что сделать.
Я хотела проверить свои подозрения.
Пианино
Отец купил пианино, когда дела пошли совсем плохо.
В наших прериях эти инструменты стоят недорого. Они есть почти в каждом сельском доме. И всегда тут или там кто-нибудь хочет пианино продать. Двести долларов – и оно ваше.
Мата упросила затащить пианино на второй этаж, в комнату с желтыми обоями. Для этого пришлось снять перила и разобрать кусок стены.
Хочу, чтобы оно стояло в комнате с дверью, – настаивала она.
На какое-то время это помогло. Теперь, когда я возвращалась из школы, мата не плакала тайком на кухне, а играла на пианино. Окна на втором этаже распахнуты настежь.
Ветерок разносит звуки вальса.
Когда не играла, она напевала что-нибудь себе под нос. Мы с отцом переглядывались и улыбались. Похоже, все будет хорошо. Она забудет про одиночество. Перестанет рваться домой.
Но прошло несколько лет, и музыка стала звучать громче – злая, красивая, полная слез и тоски. Меня она одновременно завораживала и пугала. Мама играла с такой страстью, что даже не верилось, что за инструментом она – маленькая тихая женщина, которая сидела за обедом, чинно сложив руки на столе, как в старину было положено складывать школьницам. И не съедала ни крошки. Только смотрела перед собой широко раскрытыми, заплаканными глазами. Даже плакала она как-то сдержанно. И только играя, давала волю чувствам.
Пол в комнате над кухней дрожал от ее аккордов. Бывали дни, когда она забывалась и звала меня Дживой.
В день, когда бапу расплакался в ответ на ее слова, я поняла: перемен к лучшему ждать уже не стоит.
У меня больше не будет детей, Амар, – сказала она по-английски. – Я их не выкормлю.
Мата прижала руку к груди, чтобы показать, какая она у нее плоская.
С тех пор она больше не говорила на пенджаби. Языком ее последних дней стал хинди.