Кариатиды - стр. 3
Воду, естественно, уже перекрыли, и она умылась над ванной по собственной методике: зажала между коленями наклоненную под углом пластмассовую бутылку из-под минералки, еще ночью заполненную водой, успевшей потому согреться до состояния почти теплого, и потихоньку выпускала эту воду на руки, для чего постепенно увеличивала наклон. Удобный способ, правда, годились для такого употребления не все бутылки, слишком гибкие отпадали, выплескивали содержимое чересчур бурно. Можно бы взять патент на изобретение, подумала она мимоходом, но не улыбнулась. Попыталась вспомнить, когда видела Иру в последний раз. Не так давно, месяц, не больше. Та еще пожаловалась, что мать – отец, известный кардиолог, умер, как это нередко с кардиологами случается, от инфаркта несколько лет назад – отправилась в Лос навестить сына, а ей наказала ухаживать за цветами. “Представляешь, целый список составила, – говорила Ира своим низким голосом, с вечной своей, чуть насмешливой интонацией, – что, когда и в каком количестве поливать. А я ведь кактуса от фикуса не отличу. И послушай ее, так надо чуть ли не по два раза в день сюда мотаться”. “А ты перенеси их к себе, – посоветовала Рита. – Неизвестно ведь, сколько она там пробудет, да и вернется ли. Какой угодивший в Штаты армянин приехал обратно?” “Во-первых, – возразила Ира, – она уже разок ездила и благополучно вернулась. Во-вторых, и такие армяне попадаются. Одна моя приятельница поехала, вышла там замуж, прожила лет пять, а потом заявилась домой. Да еще вместе с мужем. Тоже, кстати, наш, ереванский. В-третьих, я эти комнатные растения не выношу. Зачем мне кактусы, я сама кактус”. – И выставила руки, задвигала пальцами, иголочки, мол. А руки ухоженные, в перчатках небось стирает, хотя не в перчатках дело, фактура, вон и фигура у нее, как у спортсменки, хотя никогда она спортом не занималась, ходила, правда, в какую-то секцию в школе, но с ленцой, так, для общего развития, как она важно объясняла классе в восьмом, и понятно, слишком она высокого мнения о своем интеллекте, чтоб отнестись всерьез к какому-то спорту. – “А в-четвертых, я собираюсь делать ремонт. Уже обои купила.” И разговор перешел на обои, еще на какую-то чепуху. Потом в автобусе, когда Ира уже сошла на своей остановке, Рита ехала и думала, что, может, и скорее всего, загостится тетя Ната надолго. Рита ее немножко знала, здоровалась, встречая иногда там, у дома, как ни мало они с Ирой общались, но, собираясь в старших классах небольшой компанией на так называемые вечера, чтобы поболтать и потанцевать, а может, просто поприжиматься друг к другу, единственный допустимый в те годы способ сексуальных отношений между школьниками, они нередко выбирали квартиру Иры, относительно большую, тетя Ната еще кокетливо всплескивала руками и сокрушалась, что никак не заведутся в доме подходящие пластинки, у нас одна классика, говорила она то ли смущенно, то ли гордо, чуть склоняя голову набок, словно прислушиваясь к своей арфе, была она арфисткой, такая редкая профессия, Рита больше никого, кто б на этом инструменте играл, не знала и гадала, глядя на нее, в каком качестве она заинтересовала отца Иры, ярого меломана и собирателя редкостей, как музыкантша или обладательница уникальной специальности. Конечно, была она не солисткой, работала в оркестре, собственно, арфа не тот инструмент, для которого пишут концерты или сонаты, даже странно, почему композиторы предпочитают одни струнные другим, сколько всего написано, например, для скрипки и виолончели, и так мало для альта и контрабаса, для последнего, кажется, и вовсе ничего, да и солирующих арфистов Рите слышать не доводилось. Так что тетя Ната скромно играла в оркестре. Сейчас она, конечно, уже не работала, то есть не работала она давно, а сейчас уехала и вполне вероятно, что не вернется. И будет у Иры еще одна трехкомнатная квартира. Впрочем, квартира ей ни к чему, разве что место получше, а так у нее и своя фактически пустая. И чего, спрашивается, она сидит тут одна-одинешенька, к мужу не едет? Хотя неизвестно, зовет ли ее муж. Обычное теперь дело, уехал мужик на заработки и застрял, с женой не развелся, но кого-то там себе завел. На каждом шагу в Ереване такие жены, вроде есть муж, и вроде нет его. Как квартиры – якобы живут люди, а на деле пустые, стоит только посчитать вечером освещенные окна, и все станет ясно. Н-да… И что же, скажите на милость, теперь делать? Разводиться? Притвориться, что никакого звонка не было? Это можно, когда доноситель – гадкий маленький доноситель – неизвестен, неведом, голос в трубке, ну а если он отнюдь не бесплотен, а напротив, бездушен, то есть существо сугубо телесное, и эту телесность ты встречаешь по меньшей мере дважды в месяц, и она потребует у тебя отчета, если не громкогласно, то взглядом, сурово, как всемогущий боже, вопрошая: “Что ты сделала с тем, что я тебе даровала?”, а после твоего ухода повернется к товаркам и разведет руками, и жалостливо-презрительное шушуканье будет сопровождать каждый твой шаг по редакции, и поди объясни всей этой честной компании, что физического влечения к мужу давно не испытываешь, и тебе, в сущности, наплевать… ну может, не совсем уж и наплевать, но… Слушать не надо было, вот что! Сразу отрезать, мол, неинтересно мне, дорогуша, и не звоните больше, отрезать и дать отбой… Ага! Ну сейчас мы так и сделаем! Рита отставила джезве в сторону, сердито сдернула трубку с телефонного аппарата – она таскала его за собой по всей квартире, хотя длинный, змеившийся по коридорам провод все время назойливо лез под ноги – и неприветливо буркнула: