Капитанская дочка для пирата - стр. 9
Он выходит быстро и спокойно, но дверь хряпает сильнее, чем должно. Задела-таки. Улыбаюсь, наслаждаясь маленькой победой.
Правда, недолго.
– Воды не приносить, сколько бы не просила. Пусть подумает, как нужно себя вести, – ненавистный голос чеканит за стеной, а кто-то другой покорно соглашается.
Тяжелые шаги затихают и больше не возвращаются. Долго. И даже когда в крошечное окошко проливается синеватый свет Мэс-тэ, меня никто не навещает, будто забыли.
Устраиваюсь удобнее и упираюсь затылком в ящик. Может не стоило так его спроваживать? Никому лучше не станет, если я свалюсь от голода и жажды? И как бежать потом, если сил не будет?
Крохотный огонек здравого смысла трепыхается внутри, но черная ненависть давит его, как комара.
Ничего не возьму! Ни кусочка, ни единого глотка влаги из его рук не приму! Был бы у меня под рукой кинжал, я бы…
И что я бы сделала? Бунтарка, ты посмотри. Глупо об этом думать. Пират переломит, как спичку, места мокрого не оставит. Вон какой вымахал! Все тело – переплетение тугих мышц. В нем же метра два роста.
Что ты сделаешь? Заговоришь до смерти? Да и клинок остался у врага.
Перед глазами всплывает дерзкая ухмылка и льдистые глаза. Холодные и безжалостные. Так смотрит человек, которому безразлично завтра, будто оно никогда не настанет.
И на лице ни следа от моего удара. Достала ведь, точно помню!
Прикрываю глаза, чтобы сделать несколько глубоких вдохов. В груди давит и жжет, точно под ребрами кто-то раздувает угольки. Боль в плече никуда не уходит, но терпеть можно.
– Спать, – шепчу я тихо. – Все равно ничего другого не остается.
Но время тянется, а сон не идет. Или приходит, но я его не чувствую. Ноющая боль удерживает на плаву сознания, а пульсирующая агония выталкивает из вязкой тьмы и заставляет приоткрывать веки.
Мрак не кончается, он в бесконечной степени. Глухой, разбавленный скрежетом деревянного настила. Кто-то ходит за дверями, кто-то дышит, кто-то говорит.
Прикрываю веки, принуждая себя спать. Во сне и раны быстрее заживают. А когда открываю в следующий раз глаза – в окно яростно бьются лучи Ойса. Уже утро или день?
А может, этот свет мне мерещится? Не могу понять.
В горле пересохло, дерет точно наждаком, но не кричу и звать на помощь не пытаюсь. Только устраиваюсь так, чтобы свет не бил в глаза и сжимаюсь в комок. Проваливаюсь в вязкий дурман, ничего не слышу, даже перешептывания и потрескивания превращаются в отдаленное гудение.
Покачиваюсь на волнах беспамятства, боль почти не тревожит. Когда переворачиваюсь на другой бок, света уже нет, в трюме абсолютно темно. Слышу в стороне слабое пощелкивание и шебуршание.