Камикадзе. Идущие на смерть - стр. 19
– Супом они, что ли, плескали?
– Иди ложись.
Он подвинулся, заскрипели пружины, хрустнула, ломаясь в матрасе, солома.
– Сейчас.
– Что ты там увидела?
– Паучок.
– Убей его.
– Он маленький.
– Мне встать?
Они ехали от Москвы до Приморья поездом десять суток.
– Ну, иди ко мне. Что – не ясно?
– Сейчас.
Она протянула палец и легонько коснулась паутинки, на которой качался маленький светлый комочек...
– Ну, иди же.
– А вот еще один. Пусть у каждого из нас будет свой паук. Они будут качаться на своих нитках и ждать, когда мы придем с работы. Я тоже пойду работать.
– Может, ты все-таки ляжешь? Ты можешь понять меня?
Она вздохнула, вышла из угла, стащила через голову тонкий свитер, стоптала, низко наклонясь, юбку, достала из чемодана рубашку, надела ее – затрещали искры, взяла в рот мятную конфету, протерла одеколоном пальцы.
– Расскажи мне о себе, – попросила она, – ты никогда не рассказывал об отце, о матери. Они любили друг друга?
– Да, да, да... Да перестань ты тянуть, ложись. Ты что, не хочешь?
Неделя не прошла, как Нефедову довелось узнать, что такое ВУ. Ему сказали: «Оденься. Ты что, чумичка, у нас так в море не ходят». Пришлось раздеваться до белья, надевать сперва еще одно, шерстяное, поверх него резиновый, похожий на водолазный, костюм, на голову – летный шлем. Когда оделся, его поставили позади маленькой, узкой, каплеобразной рубки, сказали: «Держись, а то смоет!» Он вцепился в поручни.
Оба катера были низкие, горбатые, похожие на перевернутую алюминиевую лодку. Перед Нефедовым из рубки торчали две головы – командир катера и Кулагин. Словно взорвавшись, завелись моторы, под ногами задрожала скользкая от воды и масла палуба. Отдали пеньковые концы, катер отпрыгнул от причала, отскочил, как выскакивает из станка ракета, и тотчас помчался, раздвигая корпусом воду (если смотреть сверху – утюг, скользящий по белой льняной, гладкой, как простыня, воде, а позади перемешанная винтами пенная дорожка – проутюженный след).
На середине бухты катер круто повернул – Нефедов охнул, чуть не отпустил поручни, – закивал носом идущей с моря волне, потом как-то дико взревел, затрясся, приподнял нос и помчался, низко опустив корму, она оказалась ниже пенного, бьющего из-под винтов буруна. Катера домчались до входного мыса, прошли его, ударились о первую идущую с моря волну, – веер брызг обрушился как водопад. Нефедов снова охнул, изо всех сил вцепился в ограждение рубки – поручни тоненькие, жиденькие, вот-вот оторвутся, – втянул голову в плечи, попробовал смотреть вперед – еще сноп соленой воды, – катер с размаху взлетел, рухнул, да так, что у Нефедова разъехались ноги. Оставшееся время, пока катера чертили по морю петли – один, управляемый по радио – впереди, второй, кулагинский, сзади – показалось бесконечным, простоял, скорчившись, спрятав лицо, вцепившись белыми разбухшими от воды пальцами в поручень, думая: «Господи, ну что же это за такие проклятые посудины?..» И только потом понял: именно за неимоверную трудность и необычность любит их молчаливый Кулагин.