Как понять ребенка. В сердце эмоций: слезы, смех, испуг, удивление - стр. 30

Если моя цель – позволить детям расти самостоятельными и думать своей головой, то я буду действовать иначе, чем если бы ставила себе целью воспитать послушных и во всем мне покорных людей.

Если моя цель – убедить ребенка в том, что я его люблю, я буду действовать иначе, чем если бы ставила себе целью заставить его постоянно испытывать фрустрацию.

Если моя цель – доказать мужу, что я представляю собой полное совершенство во всех отношениях, то я буду вести себя иначе, чем если ставила бы себе целью обеспечивать детям удовлетворение их потребностей.

Пока меня больше всего занимает чужое мнение, реальное или выдуманное мной же, я не смогу сосредоточиться на подлинных нуждах своих детей.

Признавать первостепенную важность детских потребностей и уважать своего ребенка вовсе не значит позволять ему «вытворять что угодно» или закрывать глаза на его недопустимое поведение. Это значит не скрывать от него своих чувств, продолжая любить его всем сердцем.

У меня был очень красивый стакан ручной работы, украшенный змейкой, – подарок моего мужа. Я запретила детям к нему прикасаться. Но однажды Адриен, которому было тогда два года, до него все-таки добрался и, разумеется, уронил. Когда мой любимый стакан разлетелся на сотню осколков на плиточном полу кухни, я расплакалась. Я правда очень дорожила этим стаканом. Но это не помешало мне осознать, что своих детей я люблю больше. Свою цель я понимала так: дать им понять, что моя любовь к ним безгранична и что они могут доверять мне в любых обстоятельствах. Я не стала скрывать, что огорчена, но не набросилась на сына с упреками: сквозь слезы я видела, что он и сам потрясен случившимся. Заметив, что мама плачет, Адриен тоже заревел. Я как могла утешила его, сказала, что люблю его по-прежнему, а плачу потому, что мне жалко разбитый стакан. Я говорила не о сыне, а о себе. Вместо того чтобы его осуждать, я поделилась с ним своими чувствами.

После этого он несколько раз вспоминал: «Один раз я разбил твой стакан, и ты плакала, и я тоже плакал». Он испытывал потребность говорить о том случае, как будто хотел его «переварить».

Каждый раз я отвечала: «Да, я плакала, потому что мне очень нравился этот стакан, а он разбился. Больше я не смогу из него пить, а это очень грустно, когда теряешь что-нибудь, что тебе нравится. Вот потому я и плакала».

Прошло несколько месяцев, и однажды Адриен, с великой осторожностью ставя на стол стакан, сказал: «Смотри, мама, я его не разбил! Помнишь, как я разбил твой стакан? И ты плакала? Я не люблю, когда ты плачешь! А я тогда тоже плакал, потому что я разбил твой стакан. Ты плакала, и я плакал…»