Кагуляры - стр. 10

Не исключено, что в память о том чёрном дне со мною решат покончить именно 6 февраля 1945 года. Признаюсь, меня бы это тоже вполне устроило. Я согласен и даже хочу покинуть этот грешный мир в день расправы над нашей фашистской революцией, в день крушения моих надежд и надежд моих друзей, ведь в таком случае обо мне будут вспоминать именно в этот день. Я в итоге сольюсь с этой чёрной, даже наичернейшей для Франции датой. Что ж, пусть будет так.

Но это ведь не только дата смерти надежд, но и дата рождения нового самосознания. В тот день фактически возник настоящий французский фашизм. Во всяком случае, я и мои друзья, явившиеся на площадь Согласия, тогда и почувствовали себя фашистами. Неудача сплотила всех нас. В самом деле, мое подлинно трагическое мироощущение сформировалось 6 февраля 1934 года. Почему бы мне не исчезнуть как раз в этот день?

Коварный замысел нынешних французских властей, который я гипотетически выстраиваю сейчас, по сути, не так уж плох для меня. Ей-богу!

Значит, если предположения мои окажутся верными, пребывать мне на этом свете остаётся чуть более двух недель. Постараюсь, по мере сил, за оставшиеся мне дни и ночи понять и осмыслить, что же произошло с Францией 6 февраля 1934 года.

Я не устану повторять, что это самый страшный, самый трагический для меня день, но одновременно и поворотный, определяющий – именно тогда я впервые по-настоящему и почувствовал, что я фашист. Точно такая же перемена произошло с моими близкими друзьями – Пьером Дрие Ла Рошель и Люсьеном Ребате, которые также являются моими соратниками по литературно-политической борьбе.

Признаюсь, мы тогда все трое симпатизировали фюреру и возлагали на него определенные надежды, но ощутили себя именно французскими фашистами. Возможно, в этом не заключалось никакого противоречия, ведь франки – это боевое немецкое племя. И все-таки арийский фашизм был нам по сути своей чужд, он оказался просто не наш. У нас ведь фашизм не франкский, а галльский.

Строго говоря, мы ощутили себя воинственными галлами, готовыми к борьбе не на жизнь, а на смерть с этой источающей яд гидрой демократии, угрожавшей нашей Франции. И случилось это – повторяю – именно 6 февраля, так что погибнуть в такой день означает снискать себе почёт и славу.

В начале 1934 года я не сомневался в скором и окончательном торжестве фашизма на священной земле древних галлов. Сознаюсь, что я страшно и непоправимо ошибся. Прогнившая насквозь демократия устояла в нашей несчастной, непутевой Франции, и это была поистине национальная беда, так как Франция в первую очередь и несчастная потому, что демократии удалось у нас выжить, и наш фашизм проиграл гнусным, лживым гуманистам.